горького «Виктория». Сегодня их продали больше 2000. Одна девушка сказала мне, что сама завезла с утра 2400 банок. Сейчас я рад побыть один. Надеюсь, ночью сны сниться не будут; луна полная и светит прямо в воду. Хорошо бы меня кто-нибудь знал.
15 сентября. Канберра, Австралия: Сегодня мы ехали из Сиднея, видели кенгуру и пустыню. Воздух там такой чистый. Я думал о Джо и о том, как бы он отнёсся к пейзажам, мелькавшим за окном. Ещё один вечер, когда все лезут на сцену, а я не играю на всю катушку, а стараюсь им не мешать. Так или иначе, мы играли хорошо. После такого концерта я не буду с ними разговаривать, не буду ничего им подписывать. Меня лично оскорбляет, когда мне не дают играть как следует. Они не уважают музыку, поэтому я не могу уважать их, вот и вся идея. Хоть и жалко, потому что когда мы играли здесь в прошлый раз, я помню, публика была в этом отношении намного лучше. Может, я принимаю это слишком всерьёз. Хотя не думаю. Жизнь коротка, зачем фигнёй страдать? Чарли Паркер, Колтрейн, Майлз, Монк, Хендрикс – они-то фигнёй не страдали. Я всё время должен стремиться к этим вершинам. Завтра свободный день. Еду в Мельбурн делать прессу. Теперь я вижу вещи по-другому. Пресса не имеет значения, лохи и то, что они думают, не имеет значения, единственное, что имеет значение, – зто музыка. Остальное – только эго и развлекуха. Я думаю, можно сделать намного больше, если обойти фактор мании эго и развлекательной херни. Музыки достаточно. А если нет, то ты не тем занимаешься.
21 сентября. Аделаида, Австралия: Здесь почему-то нас любят. Когда мы были здесь в прошлый раз, мы играли два вечера, и никто не пришёл, а в этот раз мы полностью распродали весь этот большой зал. Поди ж ты. Меня это обнадёжило. Я просто старался весь вечер не попадаться им под ноги. Казалось, публика тащится от того, что мы делали, или, по крайней мере, старалась тащиться. Разогревала команда под названием «Mark of Cain»; они были великолепны. Меня сильно отвлекало, что весь вечер приходилось уворачиваться от публики. На концертах получше мне удаётся войти в собственный мир и играть оттуда, буквально вырывать себе кишки. Другие концерты не настолько удаются, и остаётся лишь отыграть концерт как можно лучше и не получить по голове. Я один в ящике, и я рад. Вопросы изнуряют меня. Пришлось немного подождать, чтобы выйти сегодня из зала. Вопросы и автографы продолжались до тех пор, пока я не ушёл и не спрятался где-то за сценой. Через некоторое время начинаешь ненавидеть сам звук своего голоса. Ненавижу объяснять себя людям всё время. Я изнашиваюсь – кусок за кусочком. Я продолжаю писать, поэтому, быть может, у меня останется что-то вроде карты, по которой я смогу вернуться, – если у меня когда-нибудь найдётся время возвращаться и собирать обломки, разбросанные по обочинам шоссе. Пусто.
25 сентября. Сидней, Австралия: День начался в телевизионной студии. Я не хотел заниматься этим дерьмом, но всё равно пришлось. Это Эндрю очень хотелось. Я знал, что выйдет такая же срань, как обычно. Если вся аппаратура до последнего винтика не отвечает его ожиданиям, он закатывает истерику и мечет говно. Ему сказали, что для шоу аппаратуру подобрали лучше некуда, и он ответил, что, мол, нормально. Но я знал, что нормально ничего не будет. Ненавижу выслушивать жалобы. Конечно, и дерьмо примадонны началось, ничего удивительного. Три раза «Разрывая» и три раза «Низкое самомнение», потом – в зал на проверку звука, потом обратно в студию повторить как на генеральной репетиции, а потом ещё раз прогнали «по-настоящему». После этого обратно в зал, незадолго до полуночи. Несколько минут разминки, затем выходим и выдаём. Плевки, кубики льда, пиво, бесконечная вереница тел на сцене. Один парень наполнял пивные банки водой, выносил поближе к сцене и обливал нашу аппаратуру. Мы не могли играть особенно сильно – это предполагало бы слишком большую концентрацию, а потому означало отвести от них глаза на несколько секунд; к подобной толпе нельзя поворачиваться спиной, как к океану. Я весь вечер искал глазами летящие пивные банки, кусочки льда или самих этих панков. В какой-то момент я сказал людям перед сценой, что лучше бы им быть чёрными. Я знал, что это должно их разозлить, и оказался прав. До охуения смешно видеть, как они взбесились. Даже несмотря на все эти несерьёзные элементы шоу мы всё-таки давали рок. Я не болтаюсь там, когда сыграна последняя песня. Я убираюсь на хуй со сцены. Откуда мне знать, что они там задумали. Может, вон тот засранец выжидает, как бы швырнуть свой стакан на последней ноте, а я буду стоять тут, дурацки скалясь, как мишень в тире, и получу то, что заслужил за то, что уступил им один-единственный дюйм. И играю и отваливаю, бью и ухожу. Я уже понял, что эта толпа не имеет отношения к музыке, поэтому отыгрываю своё и убираюсь к ебеням. Вероятно, я нескоро появлюсь здесь снова.
3 октября. Осака, Япония: Сегодня был ещё один хороший концерт. Так здорово играть рок на полную катушку и не думать о том, что тебя со всех сторон отколошматят. Какие-то ребятишки перелетали через барьер, и когда переворачивались, носки их башмаков грохались о сцену: если б на том месте были мои ноги, они бы уже давно были сломаны. Японские фаны – самые напряжённые из всех, с кем я вообще сталкивался. Выступал сегодня в магазине «Тауэр», и там было тяжко. Люди пробивались ко мне, задыхаясь. Когда я пожимал им руки, у всех они были холодные и влажные. Фаны были повсюду – даже на вокзале, где я садился на ранний поезд, чтобы, опередив ребят, доехать из Нагой в Осаку. После концерта мы пошли в вагон, и они опять были там, а один парнишка плакал и говорил, что любит меня. Сегодня вечером они появились ещё и в лобби отеля. Я пошёл по лестнице, двенадцать пролётов, чтобы не пришлось ждать лифта и кто-нибудь опять не сказал мне «простите». Они всегда говорят «простите», когда хотят получить автограф и фотокарточку. Когда я утром вышел в вестибюль, они уже были там. А если играешь в какой-нибудь знаменитой группе, это было бы полное безумие. Представьте себе кого-нибудь вроде Дэвида Боуи или Принса – с ума сойти. После выступления мы пошли поесть в ресторан, где снимают обувь и сидят за низким столом, а обслуживают дамы в кимоно и всё такое. Это было замечательно. Если б у меня была по-настоящему своя комната, она была бы вот такой. А днём я хорошо потренировался. Когда я пришёл в зал, меня не впустили, потому что у меня татуировки, а ещё им чем-то не понравилась моя обувь. Они провели по этому поводу дискуссию, выдали мне фуфайку, и нашлись какие-то тапочки. Ну и спортзал. Эти парни обосрались бы, придя в американский тренажёрный зал. У них тут не было ни одной тяжёлой гири. Я разминался парой стофунтовых, оглянулся и увидел, что все, кто были в зале, бросили свои занятия и таращатся на меня. Один парень подошёл с калькулятором и показал мне, сколько фунтов я таскаю. Никто не издал ни звука, кроме меня. Они смотрели на меня, словно я монстр какой-то. Честно говоря, приятно. Тренажёрный зал – единственное место, где я чувствую себя вполне дома. Люди здесь потеют, поднимают всякие хреновины и издают животные звуки. И не нужно извиняться за то, какой я есть. Не нужно мило себя вести с хрупкими людьми. Это единственное место, где я чувствую себя естественно. Я люблю тренировки больше, чем секс; уступают они только музыке. Перед тем как мы продолжили, случилась странная вещь. В магазинчике под клубом я купил бутлег «Jane's Addiction» и велел диджею его поставить. Я стоял в зале, когда он заиграл. Вначале там просто раздавались вопли многочисленной публики «Джейнов», ожидавшей выхода группы. Затем началась басовая партия из «На берегу», и народ полностью слетел с катушек. Сколько бы я их ни видел, они всегда этим номером концерт открывали. На долю секунды мне примерещилось, что я на «Лоллапалузе». Такая мощная ретроспекция. Это продолжалось всего лишь неполную секунду, но это было сильно. Нужно будет рассказать об этом парням, если мы когда-нибудь с ними увидимся.
10 октября. Гонолулу, Гавайи: Я иду в туалет, а они подваливают и начинают говорить. Мы в туалете, а я вынужден отвечать на вопросы. Я, блядь, полный идиот, если оказался в таком месте, где это возможно! Они орут, мы играем, какого хуя. Сегодня вечером было здорово. Они швырялись льдом, и я никогда не слыхал воплей глупее, но хоть на сцену не лезли, и на том спасибо. Им всегда хочется меня потрогать. После концерта пробираются за кулисы и обхватывают меня руками. Какая-то тётка похлопывает меня по спине и говорит: судя по тому, что она сегодня от меня услышала, я, наверное, интересная личность, с которой можно побеседовать. Я только пялюсь на неё, пока она не ушла. Что я такого сказал сегодня? Только спросил, как по-вашему, изнасилование и нормальный секс одинаково пахнут? Сказал, что не хочу ни с кем объединяться, потому что люди воняют кровью и мозгами. Я Звезда Смерти, и всё, что исходит из моих уст, идёт из тьмы.
