…
Я привык считать, что красный, синий, зелёный и жёлтый – мои друзья. Какое-то время я думал, что если захочется, я смогу заставить эти линии ходить кругами. Теперь я поумнел. Мои друзья – чёрный, белый и прямая линия. В своей комнате я свободен. Цвета вспыхивают, когда захотят. Линии сруливают, куда им угодно. Вне своей комнаты я не свободен, именно там чёрный и белый на моей стороне, а та прямая линия – моё выбранное направление. Я знаю, как она действует на тебя. Я знаю, каково тебе от неё. У этого лезвия есть и другая сторона, её я тоже знаю, и я устал играть с тобой в игры. Спасибо тебе за все дары. На днях верну.
…
Больно отпускать. Временами кажется, чем упорнее пытаешься держаться за что-то или кого-то, тем больше оно хочет вырваться. Чувствуешь себя каким-то преступником от того, что чувствовал, желал. От того, что вынужден был желать быть желанным. Тебя это пугает: ты думаешь, что твои чувства неправильные, и от этого чувствуешь себя маленьким, ведь так тяжело держать их в себе, когда выпустишь их, и они не вернутся. Остаёшься таким одиноким, что и выразить нельзя. Проклятье, это ни с чем не сравнить, правда? Я был в этой шкуре, ты тоже. Ты киваешь.
…
Холод снаружи, холод внутри, запах сала и дезинфекции. Парни за стойкой, похоже, ненавидят всякого входящего. Это одно из твоих рабочих мест, и всё это время ты твердишь себе, что это лишь временно, пока не появится настоящее дело. Одно из мест, где, посмотрев на часы, можешь поклясться, что их стрелки не сдвинулись ни на секунду с тех пор, как ты посмотрел на них час назад. То место, где понимаешь, что уже пробыл здесь больше года. Конечно, ты ненавидишь его, но тебе тут уже не так плохо, как раньше. В мозгу ничего, кроме ненависти и способности принимать заказы. Но опять-таки: какого чёрта я вообще должен что-то говорить? По мне, так эти парни могут думать, что нет ничего лучше, чем обслуживать компанию метадоновых торговцев и шлюх. Никто ни в ком ничего не понимает.
…
Этикетки пластинок. Почему не этикетки на бутылках кира? К примеру, этикетка приблизительно с такой надписью: «Предупреждение: употребление этого продукта может вызвать рвоту, туман в глазах, потерю контроля, потерю памяти, сильные головные боли, сухость во рту. Длительное употребление этого продукта может привести к зависимости. Длительное употребление этого продукта может привести к утрате уверенности в себе. Длительное употребление этого продукта может привести к полной потере самоуважения. Длительное употребление этого продукта приводит к разрушению души».
…
Я понял, что это значит для меня. Ничего. Я ничего не вижу. У меня есть лишь то, у чего можно учиться, и те силы, которые можно постичь. Мой мозг теперь настроен на другую волну. Имена, лица, я не помню их. Они ничего не значат. Всё больше и больше, день за днём, я отрываюсь от них. Ответов нет, есть только множество вопросов. Нет, на фиг.
У меня больше нет вопросов. Нет вопросов, нечего объяснять. Я не могу говорить с ними. Они доказывали мне это снова и снова. Я привык считать, что могу разговаривать с ней, но иногда я просто не знаю. Иногда я говорю с ней, и мне кажется, что надо мной втихомолку смеются. Так мне было сегодня. Я держал в руке телефонную трубку и тупо смотрел на неё. В конце концов я просто повесил трубку и ушёл. Эти телефонные будки – почти как гробы. Интересно, в них кого-нибудь хоронят?
…
Иногда я представляю себя парнем, уцепившимся за пропеллер, который вращается на полной скорости. Моё тело вертит и крутит, а я держусь за него изо всех сил. Меня тянет дальше. Я в движении, но не контролирую его. Закрыв глаза, я вижу, как рвусь вперёд на этом пропеллере, а он прорезает путь сквозь густой подлесок и кроны деревьев. У пропеллера отлично получается. Моё тело искалечено, поскольку бьётся о стволы, ветки и кусты. Мне нужно подружиться с машиной. Я должен понять эту силу, приручить её и направить, чтобы она не волочила меня за собой. Мне нужно стать одним целым с машиной. Хватит держаться за мартышкин хвост. Мне нужно залезть мартышке на спину.
…
Я вижу это в твоих глазах. Они влажные, как у собаки. Ты цепляешься за соломинку, чтобы не утонуть. Ты тянешь руки, хватаясь что-то прочное. Ты слаб и нищ. Тебе нужно за что-то держаться, чтобы у тебя был козёл отпущения. Не тяни ко мне руки. Я тоже тону.
…
Возьми моё ничьё тело и направь его к солнцу. Домой. От тебя я чувствую себя ямой. Я должен её засыпать. Я заполняю её землёй. От тебя я чувствую себя ямой. Я распахиваю окно и осматриваюсь. В ответ на меня смотрят убийцы. Убийцы гуляют на солнышке. Человек из грязной ямы. Где его откопали? Человек из грязной ямы. Проходите мимо. Мне вам нечего дать. Проходите мимо. Я закапываю себя. Я врубаюсь в себя. Я копаю себе яму один. Я не хочу никого в своей яме.
Арт и шок души
Поход в магазин. Когда я выхожу на свет божий, первой меня поражает вонь. Повсюду на траве собачье дерьмо. Я иду по улице и смотрю на всякую местную шелупонь, которая смотрит на меня. Я вынужден смотреть на них, ничего не могу тут подевать. Меня раздражает, когда они на меня пялятся. Мне хотелось бы отстрелить их маленькие головки. Я поворачиваю на главную улицу и прохожу мимо центра планирования семьи. Обтрёпанный уличный хлыщ смотрит на меня, машет мне и кивает головой, будто меня знает, и за таким непрошеным приветствием всегда следует просьба о мелочи. Я иду дальше. Повсюду бродяги и мусор, похоже, прошла какая-то низкопробная война. Солдаты-нищеброды. Потрёпанные в боях, с налитыми кровью глазами, они бродят, спотыкаясь. Роются в мусоре, словно обыскивают трупы. Я иду дальше. Вывески магазинов, в основном – на испанском. Мексиканские детишки бегают мимо, кричат, гоняются друг за другом. В одном парадном я вижу бродягу: от него так дико воняет, что запах чувствуется за десять футов. Пальцы у него жёлтые от сигарет.
Я делаю вдох – всё равно что пытаться вдохнуть камень. Кажется, моё дыхание просто остановилось, словно не хочет идти дальше. Я поворачиваю за угол, вхожу в магазин и беру, что мне нужно. Дама в кассе спрашивает, как я поживаю, и я знаю, что на самом деле ей это не нужно, так что не отвечаю ничего. От таких людей мне всегда хочется крушить. Я могу думать только об огнемёте и уничтожении. Я выхожу из магазина. С этой стороны торгового центра – остановка автобусов, они высаживают пассажиров и берут новых. Жалких людишек всех мастей. У них такой вид, будто они едут на работу, у них всех такой опустошённый безнадёжный вид. Готов спорить, чем дольше у них смена, тем больше они пришиблены. Я снова обхожу бродягу и снова ловлю этот запах. Отворачиваюсь к улице и вижу красивую девушку на велосипеде. У неё длинные светлые волосы и голубой топ; её волосы развеваются за спиной. Пока она едет, я опять смотрю на бродягу и опять на девушку – какой вид, какой кайф! Я иду в булочную купить буханку хлеба. Перед дверью выстроилась очередь. Я протискиваюсь внутрь и выбираю хлеб. Очередь состоит из двух разных групп – старых мексиканцев и старых евреев. У мексиканцев такой вид, будто они отработали ночную смену на самой дерьмовой работе в жизни. Они молчаливы и терпеливо ждут. Евреи – очень словоохотливый народ, они беспрерывно болтают о том, какая длинная очередь и как это странно в такой день недели. У них такой вид, будто они только-только сыграли в гольф где-нибудь в Майами. У мужчин штаны подтянуты выше талии. В конце концов я выхожу оттуда и двигаюсь к себе…
