Беню взяли аккуратно и без помарок. Он сел в таксомотор, велел ехать в порт – в Японию, что ли, собрался? будет тебе Япония, будут тебе все Филиппины и Наньшацуньдао в придачу! – и слегка отмяк. Боялись, что он по прежнему вооружен и может сдуру начать палить, поэтому решили брать подальше от людей. Перегораживающий шоссе шлагбаум портовой узкоколейки оказался опущен, шофер остановил авто, и из-за обступивших дорогу ярких рекламных щитов – «С аквалангом – на Монерон!», «На яхтах Парфенова вам не страшна любая непогода!», «Я переплыл пролив Лаперуза – а ты?» – как из-под земли вымахнули четверо ребят с пистолетами, нацеленными Бене в голову сквозь окна таксомотора. Беня уж и не дергался, лишь понурился устало – и сам вышел наружу.
Оружия при нем не оказалось.
Меньше чем через час после прибытия в Южно-Сахалинск Беня уже пустился в обратный путь сюда, к нам. В наручниках. Теперь можно было то ли позавтракать, то ли пообедать.
– Свидетелей сюда, – сказал я, уже держа ложку в руках.
3
– Здравствуй, Беня, – сказал я. – Сколько лет, сколько зим.
– Сколько лий, сколько зям, – мрачно пошутил громила в ответ.
– Присаживайся. Вот майор Усольцев, звать его Матвей Серафимович. Он тобой будет заниматься непосредственно. Ты с ним еще не знаком.
– Очень приятно, – сказал Беня и кривовато усмехнулся: мол мы-то понимаем, что не очень, но нет смысла говорить об очевидном.
– Но сперва я тебя поспрашиваю. На правах старого другана.
– Спрашивайте…
Я помедлил. Он был какой-то безучастный, выбитый из колеи какой-то.
– Что ж ты, Беня. За тонкинскую дурь отсидел, от ограбления алмазного транспорта отмазался счастливо – так теперь тебе для коллекции мокряк понадобился?
– Не понимаю, о чем шепот, начальник.
Я ткнул клавишу монитора – на экране высветился Бенин фоторобот.
– Узнаешь?
– Узнавать – дело ваше…
– Ладно, будем мотыляться с опознанием…
Все пять свидетелей, со слов которых составлялся фоторобот, практически без колебаний указали на Цына, затерявшегося среди шести работников полицейского управления, приблизительно схожих с Беней по внешности и комплекции.
– Ну?
– Вы на меня смотрите – они на меня и показывают.
– Улетал ты, Беня, отсюда, кассир тебя узнал.
– А я этого и не скрываю…
Я перевел взгляд на модные Бенины туфли. Оперативники срисовали их еще в гравилете.
– Тапочки у тебя клевые, – я сунул Цыну под нос фотографию отпечатка следа с почвы скверика, где произошло покушение. – Рисуночек, видишь, точь-в-точь как за кустом, где убийца прятался.
Цын совсем заскучал. На отпечаток глянул мельком, опустил глаза. Когда заговорил, в голосе была гордая безнадежность – умираю, но не сдаюсь.
– Какой убийца? Не понимаю я вас… А тапочки я в здешнем магазине покупал, днями. Там за прилавком коробок сто стояло.
– Горбатого лепишь, Беня. Тапочки шанхайские, модельные, здесь таких и не видывали.
Он уж не нашелся, что ответить. Глядел на пол и отчаянно тосковал.
– Ну, хорошо. Трех часов полета, я смотрю, тебе мало показалось. Посиди теперь в КПЗ, еще часика три подумай, – я сделал вид, что тяну палец к кнопке вызова конвойного.
– А ордерок, извините, у вас имеется? – уныло спросил он.
– Да что ж ты дурика из меня делаешь? Для задержания на сутки никаких ордеров не требуется.
– А потом, – осторожно спросил Беня. Какая-то странная это была осторожность. Опасливость даже.
– А потом, – вдохновенно пустил я пробный шар, – если не получится у нас задушевной беседы, отпущу тебя на все четыре стороны.
И тут он совсем допустил слабину. Моргнул. Сглотнул. Вазомоторика, беда с нею всем на свете цынам.
– Прямо здесь?!
Он боялся выходить на улицу.
Он попал в какой-то переплет. И убийство он брать на себя не хотел, и на волю здесь, в Симбирске, его тоже, мягко говоря, не тянуло. Драпал он явно не от нас.
– А где же? – простодушно спросил я.
– Где хватали, туда и отвезите, – с нахальством отчаяния пробормотал он. – Что ж мне – второй раз на билет тратиться? У меня башли не казенные…
– Ну, знаешь, сегодня ты какой-то совсем нелепый, – ответил я. – А кстати, что ты на Сахалине делать собрался?
– На Монерон С аквалангом! – плаксиво выкрикнул он.
– Да, там говорят, красиво… Гроты… Что же сделаешь. Если взяли мы тебя понапрасну – полицейский гравилет, конечно, гонять туда не станем еще раз, но по справедливости скинемся с майором тебе на билет. А уж остальное – сам. И на вокзал сам, и в кассу сам…
Он угрюмо молчал. Ох, скушно ему было, ох, страшно!
И тут допустил слабину я. Солгал. Очень редко я такими прихватцами пользуюсь – грубо это, делу, в конечном счете, может скорее повредить, нежели помочь, и как-то даже неспортивно. Всегда неприятный осадок остается на душе. Будто сам себя, своею волей, уровнял со шпаной. Но Беня буквально напрашивался. Он созрел, надо было дожать чуть-чуть. Нет – так он просто плюнет на меня, как на вруна и провокатора, и будет прав, а я получу по заслугам. И придется впрямь отпускать его на улицу, куда он так не хочет – и, видимо, не хочет неспроста, так лучше его от этой улицы хоть так поберечь. Я вызвал конвойного. И Усольцев уже кусал губу, с досадой и непониманием косясь в мою сторону. И Цын уже встал, сутулясь, и повернулся к двери, чтобы идти. И тут я доверительно сказал ему в спину:
– Но ведь, Беня, и патриарх тебя признал.
Он стремительно обернулся ко мне.
– Так он живой?!
Усольцев не выдержал – захохотал от души и даже прихлопнул себя обеими руками по ляжкам. Беня растерянно уставился на него, потом опять на меня, широкое лицо его стало пунцовым.
– Живой, Беня, живой. Честное слово. Что ж ты себя так пугаешь? Нет на тебе мокряка. Садись-ка сюда сызнова, и будем разговаривать по-настоящему.
Он решительно шагнул назад. Взглядом я отослал конвойного. Беня уселся.
– А ежели по-настоящему, – сказал он, всерьез волнуясь, – если по настоящему… Он же все врет! Демагог! Поет сладкие песни, всех со всеми как бы мирить пытается – а сам личной власти хочет, диктатуры! Вот, мол, я самый добрый, самый правильный, без меня вы – никуда. Слушайтесь! А для меня это просто невыносимо, я ж в молодости сам коммунизмом увлекался, чуть обет не дал… Вовремя скумекал, что вранье это все, просто так вот дурят народ.
Я откинулся на спинку стула. Я был ошеломлен: чего угодно ожидал, только не этого. Словно паук вдруг закукарекал из своей паутины.
