– Постараюсь оправдать доверие, барон.
Мы обменялись крепким рукопожатием, потом фон Крейвиц повернулся и, прямой как гвоздь, пошел к своей зеленой спинке с неловко скомканной «Правдой» в левой руке. Мы несколько раз проходили мимо урн, но ему, видимо, совестно показалось выбрасывать газету при мне. Сухие коричневые листья, усыпающие дорожку, разлетались из-под его ног. Я пожалел, что у меня нет с собой фотоаппарата.
А вот, пышечки мои, контрразведчик германского рейха, очень порядочный и милый человек. Правда, интересно?
2
Усадьба Альвиц располагалась верстах в тридцати пяти от Мюнхена, в уютной, уединенной долине. Когда я подъехал, уже почти стемнело. Ветер несся в долине, словно в трубе, мял и тряс сухие метелочки трав, шумел, прорываясь сквозь почти уже голые кроны деревьев старого запущенного парка. И само здание усадьбы даже в густых сумерках ноябрьского вечера не умело спрятать своей ветхости, старческой обвислости и, казалось, какой-то небритости. Хотя когда-то оно было, по видимому, великолепным.
Старый пес, припадая на заднюю левую ногу, облысевший и грустный, вышел из темноты на свет фар и молча понюхал переднее колесо. Я осторожно, чтобы ненароком не ушибить его, открыл дверцу и вышел. Ноги чуть затекли. Все-таки устал я за эти месяцы. Полчаса за рулем, и уже сводит мышцы. Отдохнуть бы пора. Жаль, лето кончилось, а на море так и не попали. А куда-нибудь в то полушарие махнуть нам, пожалуй, не по деньгам. Тьфу, какое там море – ведь рожать скоро! Только бы все обошлось… Пес, топорща голые уши, блестя мокрыми глазами, понюхал мою ногу и заворчал. Шумел ветер.
– Ну не ругайся, не ругайся, – сказал я примирительно.
Пес поднял голову и хрипло рявкнул один раз. Безо всякой злобы – просто, видимо, сообщил хозяину о моем появлении.
На втором этаже осветилось окно. Я стоял неподвижно, и пес стоял неподвижно. Совсем стемнело, и тьма упруго давила в лицо ветром, то и дело слышался костяной перестук невидимых ветвей. Светлое окно открылось, и на ветхий балкон – нипочем бы не решился на него встать, рухнуть может в любую минуту – выступил длинный черный силуэт.
– Кто здесь? – крикнул он. Я знал немецкий хуже, чем фон Крейвиц – русский, но делать было нечего.
– Я хотел бы увидеть господина Альберта Хаусхоффера! – громко ответил я, задрав лицо и поднеся одну ладонь полурупором ко рту. – Я приехал их Швеции, чтобы увидеться с ним. В усадьбе нет телефона, и поэтому я…
– Нет и не будет, – ответил силуэт с балкона. – Подождите, я сейчас спущусь. Гиммлер, это свои.
Последняя фраза явно была предназначена псу. Странная кличка, подумал я, пряча руки в карманы куртки. Ладони мерзли на ветру.
Зажглась лампа над входом, осветив потрескавшиеся резные двери и ведущие к ним щербатые ступени, огороженные покосившимися металлическими перилами. Заскрежетал внутри засов, и одна створка натужно отворилась. Пес неторопливо поднялся по ступенькам и, остановившись, обернулся на меня. В белом, мертвенном свете обвисшего плафона было видно, как порывы ветра треплют остатки выцветшей шерсти на его спине. В проплешинах неприятно, по-нутряному, розовела кожа.
Человек выступил из двери.
– Что вы стоите? – спросил он. – Поднимайтесь сюда. Я мерзну.
Я поспешно пошел вслед за псом.
Человек был высок, худ и сутул. И очень стар. И очень похож на кого-то я никак не мог вспомнить, на кого. Пропуская меня в дом, он чуть посторонился, он чуть посторонился. За что-то зацепился ногой, или просто оступился неловко, и едва не потерял равновесия. Я успел поддержать его за локоть.
– Благодарю, – сухо сказал он. Пес искательно смотрел на хозяина снаружи, вываленный язык чуть подрагивал. – Хочешь послушать, о чем мы будем говорить? – спросил старик пса. – Застарелая привычка?
Пес коротко, моляще проскулил.
– Идем, – решил старик, и пес тут же переступил через порог. – Я Альберт Хаусхоффер. Чем могу служить?
В более мягком свете прихожей я вдруг понял, на кого похож владелец Альвица, и от этого открытия мурашки поползли у меня на спине.
У старика было лицо Кисленко.
Нет, не в том смысле, что они были похожи. Совсем не похожи. Но я не мог отделаться от ощущения, что та же самая жестокая и долгая беда, ожог которой почудился мне на опрокинутом лице умирающего техника в далекой, оставшейся в июне тюратамской больнице, оставила свои следы и на длинном лице Хаусхоффера. Только старик сумел пройти через нее, сохранив рассудок.
Или хотя бы его часть. Я вспомнил слова фон Крейвица. Да, владелец усадьбы действительно был странный человек, видно с первого взгляда. Но черный пепел страдания, въевшийся во все его поры, заставил мое сердце сжаться.
Этому человеку я не мог лгать.
– У вас не шведский акцент, – сказал Хаусхоффер.
– Русский, – ответил я.
– Это уже интересно.
– Пес стоял у ноги хозяина и пытливо смотрел на меня. И старик смотрел. Каждый с высоты своего роста: пес снизу, старик сверху.
– Я полковник МГБ России Трубецкой, – спокойно проговорил я, почему-то точно зная, что от того, скажу я сейчас правдой или нет, будет зависеть все. В том числе и моя жизнь. И, возможно, не только моя. – Я расследую ряд загадочных преступлений. В Связи с этим у меня есть к вам, господин Хаусхоффер, несколько вопросов. Германское правительство о моем визите к вам осведомлено.
Пес опять открыл пасть, вывалил язык и шумно, часто задышал. Старик очень долго смотрел на меня молча, и я никак не мог понять, что означает его взгляд, и был готов ко всему.
Сможет ли он здесь, в родных стенах, убить меня так, что я не успею ничего понять?
Вероятнее всего, да.
Заболел бок.
– Идемте, – сказал старик.
Мы прошли вглубь дома через четыре комнаты, расположенные анфиладой, и в каждой из них старик на мгновение останавливался у двери, гася свет. Пес, цокая когтями по паркету и время от времени чуть оскальзываясь, трусил рядом. В которой из этих комнат покойник Клаус дарил годовалому отцу этого старика загадочный скипетр несостоявшегося царствования? Роскошная ветхость… ветхая роскошь…
По отчаянно визжащей, трясущейся винтовой лестнице мы поднялись на второй этаж.
– Вы не боитесь здесь ходить? – спросил я.
– Я уже ничего не боюсь.
– А если упадете не вы, а кто-либо из тех, кто здесь бывает?
– Здесь никто не бывает.
– А если упадет ваша собака?
Старик остановился. Эта мысль, видимо, не приходила ему в голову. Он оглянулся на пса: бедняга Гиммлер, прискуливая от напряжения, с трудом выдавливал старческое тело со ступеньки на ступеньку и смотрел на владельца умоляюще и укоризненно.
– Вам было бы жаль мою собаку?
