твоем?
— Там все… Знаешь, я ведь раньше детективы писал.
— Знаю. Читала кое-что.
— И как тебе?
— Нормально. Вполне. Даже занимательно.
— Вот… Занимательно. И деньги шли хорошие… Поднялся на этом деле. А потом так достало. Вот, решил написать книгу о Ленине.
— О ком?!
Глаша хихикнула и повалилась на спину.
— О Ленине. Только не так, как все совки писали. А так, что там и мы фигурируем…
— Мы — это кто?
— Мы. Мои друзья, все, короче говоря, кого я знаю. Или знал. Книга о времени. Время — оно относительно… Для меня многие из тех, кого уже нет, они более реальны, чем те, кто рядом ходит… Вот об этом. Но сложно, мне сейчас, честно говоря, лень в теорию вдаваться.
— Конечно, — сказала Глаша. — Лень. А мне на работу вечером сегодня — мне не лень. Нереальный ты, Саша. Все вы…
— Кто это — «мы»?
— А вот, как ты сказал — ты и твои друзья. Нереальные — у вас мир отдельный, свой, который с реальным миром почти не пересекается. Вы в нем и живете, ничего не замечаете из того, что рядом с вами происходит. Я же в этом клубе много кого видела. И писателей, и артистов, и музыкантов… Совершенно параллельное существование. Мне с вами скучно бы было. Я бы ни с кем из вас жить не смогла.
— Да почему же — нереальный? Что ты знаешь-то обо всем этом? Это самая настоящая реальность и есть. Там такие люди, в шоу-бизнесе… Такие бабки крутятся… Там людей могут замочить в два счета. Или — звездой сделать в неделю. Я столько историй могу рассказать, ты с ума сойдешь. И все они реальны. По-настоящему. Ты меня удивляешь, Глаша. Надо же такое сказать — «нереальный». Хм…
Огурцов вдруг понял, что вся его сегодняшняя злость была вызвана той самой мыслью, которую неожиданно озвучила официантка из клуба «Зомби» по имени Глаша. Он не мог, не хотел себе признаться в том, что последнее время подсознательно ощущал то, о чем сейчас услышал от девушки, с которой провел ночь — ощущал полную нереальность собственного существования.
— Мне тоже лень в теорию вдаваться, как и тебе, Сашенька. Но я — реальный человек. Это вы умеете деньги из воздуха делать, а я — нет. Я своим горбом зарабатываю себе на хлеб и сыну своему… А вы — нет, я ничего плохого сказать не хочу… Писатели должны писать, певцы — петь… Только у вас все не так. Вы словно фантомы. Словно призраки какие-то. И чувства ваши — на девяносто процентов выдумка. Вы заигрались, ушли в свою тусовку, заперлись в ней. А вне тусовки вы беспомощны, даже не как дети, а как… Как… Чуть что — спиваетесь, в наркоту падаете, еще что-нибудь с вами происходит. Мужики, вроде взрослые, сильные. А истеричные, как бабы. Слава вам нужна. Слава, популярность, внимание… Ты вот про Мишу спрашивал. Миша — он сильный мужик. За это я его и люблю по-своему. На него опереться можно. А на кого из вас можно опереться? Вот ты бы на его месте — истерику мне бы закатил, стал бы с балкона бросаться, самоубийство разыгрывать — как же, его девушка трахается с кем-то там…
— Так ты его девушка?
— Вот, видишь, тебя уже зацепило. Уже глазки расширились. Могла бы тебе и не говорить… Нет, Саша, я не его девушка. Мы с ним просто дружим. Потому что я — тоже сильная. А он силу уважает. И тебя сильным считает. Хотя… Он в людях очень хорошо разбирается. Может быть, уже и не считает.
— Ты меня не знаешь совсем, — сказал Огурцов. — Почему ты думаешь, что я — истеричный слабак?
— Не знаю… Может быть, я и ошибаюсь. Только, я повторяю — навидалась я вашего брата на своем веку.
— Спиваемся мы, значит… Зато весь остальной народ не спивается. — ехидно заметил Огурцов, чтобы только что-нибудь сказать…
— Ладно, Саша… Давай не будем об этом. Иди ко мне.
«Провокаторша, — подумал Огурцов, залезая под одеяло и целуя глашины губы. — Настоящая провокаторша.».
— Так мы увидимся еще, — успел спросить он перед тем, как снова погрузиться в неистовую нирвану. — Глаша? Увидимся?
— Ты мне роман свой принеси почитать, ладно? Вот этот. Который про Ленина.
— Конечно. Только он еще не написан.
— А когда…
— Вот я его в данный момент и заканчиваю, — сказал Огурцов. — Вот сейчас… Сейчас…
Глава 6.
Презентация
Самая большая трагедия моей жизни — это смерть Анны Карениной.
— Вставайте, приехали.
Огурцов открыл глаза. Он лежал на аккуратно застеленной полке, на хрустящем от крахмала белье. На столике перед ним стояли три нераскупоренные бутылки коньяка, две картонные пачки с дорогим соком, на блюдечке горка ломтиков копченой колбасы, на другом блюдечке — угнездился крепенький пупырчатый лимон с синим лейблом на крутом бочке. Огурцов пошевелился, поднял голову и увидел, что он лежит на неразобранной постели не просто в костюме и пальто, но и в ботинках. Вот так нынче ездят в Москву известные писатели.
— Очухался? — приветливо спросил его неизветный мужчина.
— Если проснулся в ботинках, значит вечер удался, — вяло пошутил Огурцов.
Неизвестный мужчина хохотнул.
— Да уж, у тебя-то, точно. Я, признаться, завидую. Сам-то я на подшивке… Ну ладно, сосед, удачи тебе.
В принципе, Огурцов мог бы вспомнить, кто этот добрый человек, но вспоминать было лень. Дверь купе аукнула, щелкнула задвижкой и неизвестный сосед навсегда исчез из жизни видного писателя Огурцова.
Он посмотрел в окно. По перрону шли люди с отвратительно озабоченными или, что еще хуже, — с тошнотворно-радостными лицами. Некоторые же были просто омерзительно беззаботны. Огурцов открыл бутылку, сделал большой глоток из горлышка, вздрогнул от ужаса перед наступающим днем, потянулся к колбасе и, поняв, что не хочет ее, взял лимон и отрыз от него приличный кусок.
Сумка валялась под столиком. Огурцов сунул в нее две непочатые бутылки, взял в руку начатую и вальяжно вышел из купе.
— Всего доброго, — стараясь улыбнуться, сказал он чудовищно некрасивой женщине в убогой форме железнодорожницы. Та не ответила, но сделала такую гримасу, словно собиралсь смачно плюнуть себе под ноги.
«Ни одного приятного лица, — думал Огурцов, уверенно шагая по перрону. — Одни уроды. Хоть, вот на этого грузчика посмотреть… Квазимодо… И погода мерзейшая. И вокзал — гадость одна, архитектора расстрелял бы… Асфальт замусорен. Лотки книжные с дерьмом всяким…».
Он остановился у одного из лотков, за которым стоял продавец с лицом и взглядом удава.
«Это что такое, — подумал Огурцов, глядя на сверкающую целлофанированную обложку с изображением четвертованного брюнета, судя по виду, иностранца. — Что за чушь?»…
