расставив ноги и сунув руки в карманы, стоял Реардэн. Он смотрел вперед, на дорогу. Все остальное не представляло для него сейчас ни малейшего интереса.
Право собственности, подумала Дэгни, оглянувшись на него, разве нет людей, не имеющих ни малейшего представления о его природе и сомневающихся в его реальности? Нет, оно дается не документами, печатями и концессиями. Вот оно, это право, думала она, в его глазах.
Звук, заполнявший кабину, казалось, был частью пересекаемого ими пространства. В нем слышался низкий гул моторов, резкий перестук множества механизмов, звучавших каждый на свой лад, и высокий тонкий звон дребезжащего от скорости стекла.
Поезд несся вперед. За окном мелькали цистерны с водой, деревья, хижины, силосные башни. Путь напоминал траекторию движения дворников по лобовому стеклу автомобиля: он то поднимался вверх, описывая дугу, то летел вниз. Линии телеграфных проводов, как будто состязаясь в скорости с поездом, мерно поднимались и опускались от столба к столбу – вычерченная в небе кардиограмма ровного сердцебиения.
Дэгни смотрела вдаль, туда, где рельсы таяли, превращаясь в расплывчатую дымку, из которой в любой момент могло появиться нечто смертельно опасное. Она задавалась вопросом, почему сейчас чувствует себя в большей безопасности, чем тогда, когда ехала в вагоне за локомотивом, почему ей спокойнее здесь, когда, возникни вдруг любое препятствие, она первая, сметая все с пути, врежется грудью в лобовое стекло. Дэгни улыбнулась, поняв, что знает ответ на этот вопрос. Она чувствовала себя в безопасности, потому что была первой и осознавала свой путь к поставленной цели, а не руководствовалась слепым чувством, когда человека тянет в неизвестность неведомая сила. Это было величайшее ощущение жизни: не верить, а знать.
Из окон кабины просторы полей казались шире: земля выглядела открытой навстречу движению, как она была открыта взору. И не было ничего далекого и недосягаемого. Едва впереди блеснула водная гладь, как они уже оказались радом, а еще через мгновение озеро скрылось из виду.
Словно сократился промежуток между взглядом и прикосновением, между желанием и его исполнением, между – эти слова отчетливо прозвучали в ее сознании после недоуменной паузы – душой и телом. Сначала видение – затем его материальное воплощение. Сначала мысль – затем целенаправленное движение по единственному пути к избранной цели. Может ли одно иметь хоть какой-то смысл без другого? Разве это не порок – желать чего-то и бездействовать или действовать, не имея цели? Какое зло витает в мире, силясь разорвать две половинки, составляющие единое целое, и настроить их друг против друга?
Дэгни тряхнула головой. Ей не хотелось размышлять, почему оставшийся позади мир был таким, каков он есть. Ей было все равно. Она летела от него прочь со скоростью сто миль в час. Она наклонилась к открытому окну и почувствовала, как стремительный поток ветра развевает упавшие на лоб волосы. Дэгни запрокинула голову, не чувствуя ничего, кроме удовольствия от теребившего ее волосы ветра.
И все же ее разум бодрствовал. Обрывки мыслей проносились у нее в голове, как телеграфные столбы, мелькавшие у обочины. Физическое наслаждение? – думала Дэгни. Стальной поезд, бегущий по рельсам из металла Реардэна, приводимый в движение энергией сгорающей нефти и динамомашины… физическое ощущение движения сквозь пространство… не это ли причина и смысл того, что я сейчас чувствую?.. Низменное, животное удовольствие, так, кажется, называют это чувство. Пусть рельсы вдруг треснут и разлетятся под нами на кусочки – этого, конечно, не произойдет, – мне все равно, ведь я испытала его, это порочное, низменное, животное наслаждение. Закрыв глаза, Дэгни улыбалась. Поток ветра теребил ее волосы.
Она открыла глаза и увидела, что Реардэн смотрит на нее так же, как недавно смотрел на рельсы. Она почувствовала, что от слабого дуновения ветерка ее сила воли словно улетучилась и она не в силах шелохнуться. Она смотрела ему в глаза, откинувшись в кресле, потоки ветра прижимали к груди тонкую ткань блузки.
Реардэн отвернулся, и Дэгни вновь поглотило зрелище раскрывавшегося перед ними пространства.
Ей не хотелось думать, но мысли продолжали звучать в ее сознании, как гул двигателей. Дэгни обвела взглядом кабину. Потолок из тонких стальных листов, скрепленных заклепками, – кто его создал? Грубая сила мышц? Благодаря кому три циферблата и три рычага управляют огромной мощью шестнадцати двигателей, гудевших у них за спиной, и благодаря кому Пэт Логган может легко, одной рукой управлять ими? Кто сделал возможным все это?
Все эти вещи и способности, благодаря которым они появились, – это люди считают злом? Это они называют постыдным преклонением перед материальным миром? Является ли это полным подчинением человеческого духа его плоти?
Дэгни тряхнула головой, словно хотела выбросить эту мысль в окно, чтобы она разбилась под колесами поезда. Она посмотрела на озарявшее летние поля солнце. Нет, об этом не нужно думать, потому что эти проблемы лишь частности известной ей истины. Пусть они пролетают мимо, как телеграфные столбы. Та истина, которую она знала, представлялась ей летящей над головой беспрерывной линией проводов, и она могла сказать о ней словами, которые относились и к ее чувству, и к этому путешествию, и ко всему человечеству: «Это так просто и так правильно».
Дэгни выглянула в окно. Она уже некоторое время замечала стоявших у дороги людей. Но земля проносилась мимо так стремительно, что было не понять, что они там делают, пока фрагменты увиденного не слились, словно кадры кинопленки, в единое целое, и тогда она все поняла. С тех пор как завершилось строительство, линию охраняли, но Дэгни не нанимала этих людей, выстроившихся цепочкой вдоль полотна. У каждого помильного столба стоял человек. Некоторые из охранников были школьниками, другие были так стары, что на фоне неба отчетливо выступали их согбенные силуэты. Все вооружились тем, что смогли найти, – от дорогих карабинов до допотопных берданок. У всех на головах красовались железнодорожные фуражки. Это были сыновья работников «Таггарт трансконтинентал» и старые железнодорожники, которые ушли на пенсию, проработав всю жизнь на дорогах компании. Их никто не звал, они сами пришли охранять этот поезд. Когда он проезжал мимо, каждый из них по-военному отдавал честь, стоя по стойке смирно с ружьем на плече.
Когда до Дэгни дошел смысл происходящего, она рассмеялась, рассмеялась резко и внезапно – как заходятся в безутешном плаче. Она смеялась, дрожа всем телом, как ребенок; ее смех звучал как всхлипывания роженицы. Пэт Логган с едва уловимой усмешкой кивнул ей; он давно заметил этот почетный караул. Дэгни подскочила к открытому окну и торжествующе помахала рукой стоявшим вдоль дороги людям.
Вдалеке, на склоне холма, она увидела толпу размахивавших руками людей. Внизу, на равнине, рассыпались невзрачные серые деревенские домики, словно их когда-то поставили здесь, а потом забыли. Крыши покосились, годы смыли краску со стен. Наверное, здесь жили поколения людей, для которых единственным событием, отмечавшим течение дней, было движение солнца с востока на запад. Сегодня эти люди взобрались на вершину холма, чтобы посмотреть, как сереброголовая комета, словно зов горна, разрывающий вековое молчание, рассекает просторы их равнин.
Дома стали попадаться чаще, теперь они придвинулись ближе к железнодорожному полотну. Дэгни видела людей на крышах, в окнах, на крылечках. Она видела толпы, перегородившие дороги у переездов. Дороги мелькали перед ее глазами, как лопасти вентилятора, она не могла различить силуэты людей, а видела лишь руки, приветствовавшие поезд и колышащиеся словно ветви деревьев на ветру. Люди стояли у 'переездов, над их головами мигали красные огни семафоров и возвышались знаки «Внимание, переезд!», «Осторожно».
Станция, которую они миновали, проехав город со скоростью сто миль в час, представляла собой колышущуюся массу людей, заполнивших все пространство от платформы до крыши вокзального павильона. Дэгни видела машущие руки, подброшенные в воздух шляпы, заметила, как что-то рассыпалось, ударившись в лобовое стекло, – из толпы бросили навстречу поезду букет цветов.
Они неслись вперед, минуя города и станции, поезд не останавливался, но его ожидали толпы людей, пришедших лишь для того, чтобы увидеть их, поприветствовать и обрести надежду. Под покрытыми копотью и сажей карнизами старого станционного здания Дэгни увидела гирлянды цветов, а на покалеченных временем стенах красовались бело-красно-голубые флаги. Это напоминало картинки,
