— Но разве могло быть иначе? Я — это я, а вы — это вы. Единственный мост, которым судьба может нас соединить, — притворство.
— Судьба — может быть. Но вы… вы же не строите мостов?
Де Берни ответил строго:
— Вряд ли найдется такой мост, который выдержит мою поступь. Слишком тяжкий груз ношу я на себе.
— Но разве вы не можете избавиться от него хотя бы частично?
— А разве человек может избавиться от своего прошлого? От своей натуры? Все это теперь давит на мои плечи непосильным бременем.
Девушка медленно покачала головой и прильнула ближе к нему.
— Ваша натура не такая уж и обременительная. Я успела ее изучить. А прошлое… Что такое прошлое?
— Настоящее наследие, то, что мы имеем в настоящем. Оно — частица нас самих.
Мисс Присцилла вздохнула:
— Какой же вы упрямый! А вам не кажется, что ваша смиренность не что иное, как разновидность гордости?
— Гордости? — как бы возражая ей, переспросил де Берни и, помолчав немного, наконец сказал: — Быть может, вы и правы… Я оттого горд и упрям, что хочу сохранить в себе хоть немного чести, чтобы быть достойным той призрачной надежды, которую вы на меня возлагаете.
— А что, если надежда эта не призрачна? — мягко спросила она.
— Она должна быть таковой, — решительно ответил француз и слегка отстранился от нее, чтобы избежать соприкосновения с ее нежной, теплой рукой. — Позже, дней через несколько, когда вы снова окажетесь в своем кругу и ваша жизнь потечет по привычному руслу, это приключение покажется вам неправдоподобным кошмаром и пробуждение от него будет для вас сладостным и приятным. Вам придется забыть все, что с вами было, чтобы ничто не могло нарушить безмятежность вашего пробуждения.
— Шарль! — вдруг произнесла мисс Присцилла и положила свою руку на руку француза.
Его пальцы сомкнулись, и он крепко пожал ее маленькую ручку. Потом, не отпуская ее, он встал и поднял девушку.
— Я буду помнить вас, Присцилла, я никогда не забуду вас и уверяю, это воспоминание всегда будет облегчать мне душу. Все, что вы дали мне, я сохраню как бесценное сокровище до конца моих дней. Но не давайте мне больше ничего, не надо!
— А что, если я очень хочу дать вам нечто большее? — спросила она, с трудом владея голосом.
Его строгий ответ последовал тотчас же:
— Моя гордость не выдержит столько даров. Вы — это вы, а я — это я. Подумайте над тем, что это означает: кто такая вы и кто я. Доброй ночи, дорогая Присцилла.
Он поднес руку девушки к губам и поцеловал. Потом, приподняв край портьеры, сказал:
— Завтра все это покажется вам добрым сном, который мы видели вдвоем: я — под звездным небом, а вы — на вашем ложе в скромном доме, куда я вынужден вас проводить.
Она еще долго стояла рядом с де Берни, затем кивнула и, не сказав ни слова, вошла в хижину.
На другое утро, поскольку Пьер, как всегда, отсутствовал, де Берни взялся помочь мисс Присцилле приготовить завтрак; он вел себя сдержанно — как бы в подтверждение того, что их ночной разговор и вправду был всего лишь сон. Зато девушка, несмотря на бледный, усталый вид, старалась держаться по обыкновению весело и непринужденно. Она опять принялась сетовать на отсутствие Пьера, а де Берни, как обычно, пытался уйти от расспросов.
Завтрак закончился, но ни о каком фехтовании в тот день не могло быть и речи. После давешних событий де Берни и майор договорились впредь покидать лагерь только поодиночке.
Де Берни отправился на северную оконечность острова посмотреть, как движутся ремонтные работы. Буканьеры заканчивали смолить корпус. И на следующий день, по их словам, они должны были приступить к смазыванию киля, после чего корабль будет готов к спуску на воду.
Де Берни шутил и подбадривал пиратов, напоминая им о золотом дожде, который вскоре посыплется на их головы. Он все еще разговаривал с ними, когда откуда ни возьмись появился Лич.
Капитан был явно не в духе и принялся поносить своих людей. Ремонт и без того, мол, затянулся, а они стоят тут и развесив уши слушают какие-то дурацкие байки. И, бросив на де Берни недобрый взгляд, он попросил его, вместо того чтобы отвлекать матросов от работы, заняться другим делом.
Не удостоив его ответом, де Берни пожал плечами и удалился. Однако безмолвный жест француза не удовлетворил капитана, и он бросился за ним вдогонку.
— Это ты сам себе пожимаешь плечами, Чарли? — спросил он громко, чтобы его слышали матросы.
Француз ответил ему на ходу:
— А тебе хотелось от меня что-то услышать?
— Запомни, здесь я командую, и ты должен отвечать, когда с тобой разговаривают.
— Я подчинился твоему желанию. Тебе этого недостаточно?
И, гордо вскинув голову, он остановился перед капиталом. Пираты их уже не слышали, зато хорошо видели. Буканьеры, всегда охочие до потасовок, угадав по голосу Лича, что вот-вот вспыхнет ссора, тут же насторожились, совершенно забыв про работу.
Лич буравил де Берни откровенно неприязненным взглядом.
— Я никому не позволю пожимать плечами, когда отдаю команды, — резко бросил он. — Особенно тебе, паршивый французишка!
Де Берни тоже смерил его взглядом с головы до ног. Он заметил, что Лич был при шпаге, впрочем, сам он также был вооружен.
— Понятно, — проговорил он. — Ты ищешь ссоры со мной, но боишься, как бы твои люди после не потребовали от тебя отчета. Ты думаешь разозлить меня, чтоб я ударил тебя прямо здесь, при Уогане? И тогда все будут за тебя горой, не так ли? Или я ошибаюсь, Том?
По искаженному злобой лицу капитана он понял, что угадал его намерения.
— Ты мерзкий хвастун и петушишься только на расстоянии, — нагло ответил Лич.
Де Берни громко рассмеялся.
— Может, ты и прав, — дерзко сказал он и прибавил: — «Довлеет дневи злоба его», Том. Ты, верно, жаждешь моей крови, но еще не пришел час, когда ты сможешь упиться ею вдосталь. Однако тебе это выйдет боком. Разве они тебя не предупреждали — Бандри и другие?
— Проклятый трус! — крикнул Лич и презрительно сплюнул.
И, развернувшись, он направился к Уогану. Тем не менее при малейшем звуке капитан был готов тут же вернуться, так как рассчитывал, что де Берни, выведенный из себя и забыв предосторожность, не стерпит такого оскорбления.
Но де Берни обманул надежды Лича. Прищурив глаза, он с улыбкой посмотрел вслед удаляющемуся капитану, после чего двинулся к своему лагерю.
Уоган встретил Лича со сжатыми кулаками и укором в глазах.
— Да, дружище капитан! Я уж было, черт возьми, решил, что ты совсем потерял голову!
— Займись-ка лучше своим делом, дорогой мой, и предоставь мне самому решать мои дела.
— Ну да! Это дело касается всех нас.
— Вот именно, и я этого не забуду, когда насажу его на шпагу, как на вертел.
— Но если ты убьешь его — Чарли, тогда…
Презрительно усмехнувшись, Лич его прервал:
— Убью — его? Слишком плохо ты меня знаешь! Я вовсе не собираюсь его убивать. — И, понизив голос, он заговорил странно и многозначительно: — При первом же удобном случае я покажу ему да и всем вам, что можно сделать, если хорошо владеешь шпагой… Я, черт возьми, так подрежу гребешок нашему петуху, что он навсегда запомнит, как хорохориться передо мной!
В голосе капитана звучала холодная уверенность — ведь в былые времена он и в самом деле слыл непобедимым. И Уоган ничуть не сомневался в ловкости Лича. Однако это его нисколько не успокаивало.
