— Но ты попытаешься?
— Попытаюсь, — обещал я.
— Мы с тобой увидимся через несколько дней. Тот сенатор — я вам о нем рассказывал — хочет поговорить с тобой. Не со мной, а с тобой. Я приеду с ним.
Я не спросил его, догадывается ли он, чего хочет сенатор. И не стал ругаться.
— Если Хайрам не выживет, — сказал я вместо этого, — никто другой его не заменит. В этом случае мы уже мертвы. Это ты понимаешь, не так ли?
— Понимаю, — ответил он. И голос его звучал печально.
Херб принес мне сандвичи и кофе. Мы немного поговорили, а потом я вышел в заднюю дверь. Боусер ожидал меня и пошел со мной через газон к дому. Мы сели на заднем крыльце. Боусер прижался ко мне. Он понимал, что что-то неладно, и старался меня успокоить.
Амбар все еще стоял, и кривобокая дверь свисала на своих петлях. Курятник был таким же, как всегда, и куры как обычно квохтали и скребли землю. На углу стоял розовый куст, тот самый, где я впервые увидел Кошарика, когда шел охотиться на лису, а вместо этого шагнул в плейстоцен.
Все это было знакомо, но было и кое-что еще. Нечто странное, сделавшее незнакомым и курятник, и розовый куст, и амбар. Был забор, высокий, похожий на сеть паука, а внутри него горбились прожектора. Вдоль забора расхаживали охранники, а снаружи липли толпы людей. Они все еще прибывали и глазели на нас. Мне стало интересно, почему они прибывают и прибывают. Ведь смотреть на самом деле было не на что.
Я погладил Боусера по голове и заговорил с ним:
— Ты помнишь, как все здесь было прежде, Боусер, не так ли? Ты бегал за сурками, а я ходил и приводил тебя домой. Как мы вечерами закрывали курятник. Как Хайрам приходил навестить тебя почти каждый день. И ту малиновку с переднего двора…
Мне стало интересно, живет ли там еще та малиновка, но смотреть я не пошел. Боялся, что не найду ее.
Я поднялся по ступенькам и вошел в дом, придержав дверь, чтобы Боусер мог войти тоже. Сел на стул за кухонным столом. Я намеревался пройти по всему дому, но не пошел. Дом был слишком тихим и пустым. Кухня тоже была пустой и тихой, но я оставался в ней. Здесь по-прежнему был кусочек моего дома. Это была моя любимая комната, нечто вроде гостиной, и я проводил тут массу времени.
Солнце опустилось, подкрались сумерки. Снаружи вспыхнул прожектор. Мы с Боусером вышли и снова сели на крыльце. При дневном свете это место выглядело странным и чужеродным. С приходом ночи, когда зажглись прожектора, все это стало походить на дурной сон.
Здесь и нашла меня Райла — сидящим на ступеньках.
— С Хайрамом все будет в порядке, — сказала она, — но ему придется долго проваляться в госпитале.
25
На следующее утро я пошел искать Кошарика, но не нашел его. Я исходил яблоневую рощу вдоль и поперек в разных направлениях и тихо звал его, разыскивая повсюду. Его не было. Потратив на поиски несколько часов, я пошел искать его в других яблоневых рощах.
Когда я вернулся в дом, Райла сказала:
— Мне следовало бы помочь тебе, но я боялась спугнуть его. Тебя он знает давно, а я тут новичок.
Мы сидели на лужайке за столом, подавленные.
— Что, если мы его не отыщем? — спросила Райла. — Может быть, он знает, что случилось с Хайрамом, и прячется, не желает нам показываться, пока не вернется Хайрам?
— Что ж, если мы его не найдем, значит, не найдем.
— Но Сафари…
— Сафари обождет. Даже если мы и найдем его, не знаю, пожелает ли он работать со мной.
— Может быть, нам вернуться в Уиллоу-Бенд? К плодовому саду на ферме. Это было его любимое место, не так ли? Может быть, он знает про Хайрама и там чувствует себя ближе к нему?
В саду в Уиллоу-Бенде я нашел его почти сразу же. Он был на одном из деревьев, близко от дома. Он смотрел на меня из кроны своими огромными кошачьими глазами и даже усмехнулся мне.
— Кошарик, — сказал я, — Хайрам ранен, но он скоро поправится. Несколько дней его не будет. Кошарик, можешь ли ты мигнуть? Можешь закрыть глаза?
Он закрыл глаза и открыл их опять, затем закрыл и снова открыл.
— Хорошо, — сказал я. — Мне бы хотелось поговорить с тобой. Ты можешь слышать меня, но я тебя слышать не могу. Может быть, мы сможем объясниться таким образом: я буду задавать вопросы. Если твой ответ будет «да», закрой глаза один раз. Если «нет», закрой их дважды.
Он закрыл глаза и затем открыл их.
— Прекрасно, — сказал я. — Ты понял, что я рассказал тебе про Хайрама?
Он закрыл глаза один раз.
— Тебе понятно, что несколько дней его не будет?
Он просигналил «да».
— И ты согласен разговаривать со мной вот таким образом?
«Да», — показал он.
— Это не очень удобный способ общения, не так ли?
Кошарик мигнул дважды.
— Ну, правильно. Итак, в Мастодонии… ты знаешь, где Мастодония, Кошарик?
«Да».
— В Мастодонии нам нужны четыре дороги во времени. Я забил там четыре линии палок, выкрашенных красным, с флагами на каждой, на конце каждой линии. Флаг означает точку, в которой мы хотим перейти в другое время. Понятно ли тебе?
Кошарик дал понять, что ему ясно.
— Ты видел эти палки и флаги?
«Да», — сообщил он.
— Теперь слушай меня внимательно. Первая дорога должна идти в прошлое на семьдесят миллионов лет. Следующая дорога должна быть на десять тысяч лет ближе к нам.
Кошарик не стал ждать моего вопроса, понял ли он, и просигналил «да».
— Третья, — продолжал я, — еще на десять тысяч лет ближе к нам, четвертая — на десять тысяч лет позже третьей.
«Да», — сказал Кошарик.
Мы повторили все это еще раз, чтобы быть уверенными, что все понято ясно.
— Ты сделаешь это сейчас? — спросил я.
Он сообщил, что сделает — и исчез.
Я стоял, тупо уставившись на то место, где он был только что, и подозревал, что он понял меня буквально, что он сейчас в Мастодонии прокладывает дороги во времени. По крайней мере, я на это надеялся.
Бен был в своем офисе, устроившись с ногами на столе.
— Знаешь, Эйса, — сказал он, — это самая лучшая работа, какую я когда-либо имел. Мне она нравится.
— А твой банк?
— Скажу тебе кое-что, чего никому другому бы не сказал: банк управляется сам собой. Конечно, я им занят, но теперь мне там нечего делать. Только принимаю решения — и не все, а наиболее трудные, да подписываю бумаги.
— Тогда как насчет того, чтобы приподняться и отправиться со мной поразмяться? В мел.
