— Ну я ей и выдал все, что вы поручили мне сказать. Она меня спокойно выслушала. Потом вполголоса спросила, ничем не выдавая волнения: “Что вы имеете в виду под словом улики?” — “Это сюрприз”, ответил я.
Я одобрительно киваю.
— Очень хорошо, Мартине. Даже столь же умный человек, как я, не мог бы сделать лучше.
Он приосанивается.
— Она меня спросила, чего я хочу. Я ей ответил: “Как можно больше!'
(Согласитесь, что он не глуп, этот инспектор. Он обладает искусством преодолевать препятствия и манерами, которые мне нравятся. Он, безусловно, сделает карьеру, если коллеги не съедят его по дороге.) “Но все-таки?” — настаивала она. “Сколько вы можете мне предложить?” спросил я возможно более злым голосом. Она ответила, что подумает, и поинтересовалась, где меня можно найти. Я сказал, что достаточно послать мне телеграмму до востребования, и добавил, что, если завтра к полудню от нее не будет никаких вестей, она будет жалеть об этом всю жизнь, и что ей следует подумать о детях.
— Чудесно! — одобряю я. — Такие выражения всегда производят впечатление в подобных разговорах, они подобны цитате из “Британника”!
Что было потом, дитя мое?
— Она пообещала и…
Он умолкает, так как в это время телефон взывает о помощи. Я снимаю трубку. У меня спрашивают, я ли это, что я и не думаю отрицать.
— Это мадам Монфеаль, — произносит женский голос.
Я с трудом сглатываю слюну.
— О, прекрасно, дорогая мадам. Чем обязан удовольствию слышать вас?
— Я столкнулась с одним типом, самым что ни на есть подозрительным, который нагло пытается меня шантажировать.
— Да что вы! — выдыхаю я, разочарованный до самой ватерлинии.
Мартине, который ни о чем не догадывается, непринужденно полирует пилочкой ногти. Он недоволен тем, что его прервали, ибо ему не терпится продолжить свой рассказ.
— Именно так, — говорит вдова. — Этот хулиган сунул мне в руку записку на кладбище в день похорон. Представляете, что это за наглец!
— Да, действительно! Почему вы не предупредили меня?
— Я хотела понять, чего он добивается. Я.., думала, что ему известно что-нибудь важное насчет убийства моего мужа и что, предупредив вас, я спугну его… Он говорит, что у него есть какие-то улики, но я не смогла его заставить уточнить, какие это улики. Вы не считаете, что это тот самый сумасшедший, господин комиссар?
— Не исключено, — соглашаюсь я. — Нет, это не исключено.
— Фамилия его Мартине. По всей видимости, это его настоящая фамилия, поскольку почта приходит ему до востребования…
— Я немедленно этим займусь. Мое почтение, мадам. Я вешаю трубку.
— Так вот, — говорит красавец Мартине, подобный сияющей весне или, по крайней мере, мужскому отделу универсального магазина “Весна”. — На чем мы остановились?
— Я уже не помню, — бормочет доблестный Сан-Антонио, человек, способный заменить таблицу умножения и чихательный порошок. — Нет, я не помню, на чем мы остановились, но зато могу тебе сказать, к чему мы пришли! К нулю, приятель! Мамаша Монфеаль только что рассказала мне о вашем разговоре. Надо признать, что мы поторопились радоваться.
У бедняги широко, словно шляпа с велюровыми полями, раскрывается рот. Он уже видел себя комиссаром Мэгре, улучшенным Шерлоком, а теперь ему предстоит разочарование.
— Ну ничего, — успокаиваю я его. — В нашей профессии всегда так: приходится наносить много ударов, куда надо и куда не надо, прежде чем нокаутируешь противника.
Глава 18
Если и есть хоть одно существо, которому радостно видеть очаровательного Сан-А, так это Фелиция, моя славная мама.
— Мой мальчик! — ликует она. — Я уже начала волноваться.
— Что за мысли, мама, ну почему?
— Не знаю, просто так…
— У тебя есть какие-нибудь новости?
Она вновь становится серьезной.
— Я не осмеливаюсь, — говорит она.
— Что не осмеливаешься?
— Рассказать тебе о результатах моих поисков.
Такой маму я еще никогда не видел. Если и она начнет напускать на себя вид сотрудника Второго отдела, то пиши пропало. Обычно она очень непосредственна.
— Почему?
— Потому что боюсь ошибиться, Антуан.
Это значит, что она что-то раскопала.
— Все же расскажи. Все, что ты ни скажешь, против тебя не обернется. Мы с тобой не в Штатах.
— Ну так вот. Когда ты уехал, я стала размышлять. И мне пришло в голову, что наша гостиница расположена по дороге в церковь и что история с машиной произошла до мессы.
— Не улавливаю связи.
— Я пошла поговорить с мальчиками из церковного хора.
Я щелкаю пальцами и восторженно целую ее.
— Гениально. Теперь я знаю, кому я обязан исключительным даром, который обеспечил мне такую известность!
— Будь поскромнее, Антуан, — советует она мне нежно, стараясь не рассмеяться. — Ну вот, я поговорила с двумя мальчиками из хора, и один из них сказал, что он видел какого-то человека, закрывавшего дверцу твоей машины.
— Так это же чудесно! Кто?
— Жано!
— Какой Жано? Кто такой Жано?
— Посудомойщик в нашей гостинице.
Она хватает меня за предплечье и сжимает его.
— Я боюсь, не соврал ли он. Можно ли верить показаниям мальчишки?
Это же так серьезно, понимаешь?
— Не беспокойся, мама, у меня есть опыт.
И правда, ребята, я знаю по меньшей мере тысячу двести дам, которые вам это подтвердят.
Маму все равно одолевает беспокойство. Она так добра, что переживает за этого вышепоименованного Жано.
— А потом, — вновь говорит она, — Жано, может, просто посмотрел твою машину, не сделав ничего дурного.
— Ну, конечно, не переживай, я сумею его проинтервьюировать мягко.
Я запечатлеваю новый успокоительный поцелуй на лбу моей доброй старушки. Затем отправляюсь на кухню. Хозяин весь в работе. Он готовит для разнообразия телятину в сметане, с приправой из парижских грибов, выращенных в Фуйи-ле-Трюф. Его подручный, он же скверный повар, посудомойщик, истопник и козел отпущения, находится рядом с ним и проворно размешивает соус бешамель.
Я смотрю ему прямо в глаза и констатирую, что они бегают, словно мышь в западне.
