— Какой-то шоферюга задавил мальчишку, подонок! — говорит мне почтальон. — Даже не остановился, падла!
Глава 18
Речь идет о нашем мальчишке. Эти мерзавцы не любят оставлять свидетелей. Действуют по принципу выжженной земли. Я сжимаю кулаки. Вы должны знать, что я не из тех, кто плачет по пустякам, но, как и все крутые парни, люблю детей, и мысль, что эти бандюги без колебаний убрали мальца, бросает меня в холодную ярость.
Я решаю, что коррида слишком затянулась и с этим пора кончать.
Подхожу к одному из полицейских, производящих осмотр места происшествия.
— О шофере что-то известно?
— Один из прохожих запомнил номер, господин комиссар.
Я пожимаю плечами. Я знаю, что номер машины убийцы никуда меня не приведет. Машина окажется краденой, и ее найдут брошенной на каком-нибудь пустыре.
— Водителя кто-нибудь видел?
— Я видела, — утверждает консьержка.
Она пускается в пространные объяснения, из которых я узнаю, что у ее мужа нет одной ноги, что у нее больной желудок, ее племянник служит в Германии, а выросла она в маленьком городке в Шере.
Я ее не перебиваю, потому что знаю, что никогда не надо огорчать свидетеля, который хочет выложить вам то, что знает. Короче, мы наконец доходим до аварии.
— Он как будто нарочно сделал это! — уверяет старая перечница. — Выскочил на полной скорости и сделал крюк, чтобы сбить того бедного малыша… Я совершенно потрясена, можете потрогать, как бьется мое сердце…
Я смотрю на ее тощую, как передача зеку, грудь и с ужасом отклоняю предложение. Она продолжает, не выказывая ни малейшего разочарования.
— У этого типа была противная морда. Я успела его разглядеть.
Я пошире раскрываю уши.
— У него был очень длинный нос, — продолжает она. — И шляпа, надвинутая на глаза… Она возобновляет свой рассказ, но, поскольку у меня нет времени выслушивать вторую заутреню, я отваливаю.
Хорошая погода переходит в дождь. Это может затянуться на целый день…
Я захожу в бистро и заказываю большую чашку черного кофе, Я чувствую себя еще очень вялым. Надо сказать, я не успел толком выспаться…
Потягивая кофеек, подвожу итоги. Я уже не раз делал это за последние двадцать четыре… да что это я! Всего за пятнадцать часов!
Меня хотели кокнуть и ради этого не поскупились на расходы. Как я сказал шефу, это произошло потому, что они убеждены, что я знаю нечто убийственное о них.
Если они считают, что я что-то знаю, значит, я находился в ситуации, позволявшей мне узнать это “что-то”. Когда? Где? Это я должен вспомнить очень быстро.
Я заказываю вторую чашку кофе и закрываю глаза руками. Начинается мое маленькое кино Я заново прокручиваю все с самого начала, то есть с моего входа в кинозал, где Фердинанд искал себе железное алиби. Я повторяю все действия, разбираю каждый жест… К счастью, моя память работает как часы. Я продолжаю все вспоминать кадр за кадром, переключая их только после того, как рассмотрел каждую мелочь…
Чему быть, того не миновать, сказал бы лиценциат филологии. Наконец я наталкиваюсь на одну детальку.
Я захожу в контору за хорошей пушкой, тачкой и коллегой. По-моему, не стоит в одиночку соваться в сомнительные места.
В арсенале я выбираю пистолет крупного калибра, пули из которого проделывают в человеке дырки размером с вход в метро.
В гараже я беру “404-ку”, а в дежурке — толстого типа, специализирующегося на допросах. Не то чтобы он был хорошим оратором, но кулаки у него самые красноречивые из всех, что я когда-либо видел.
Мы трогаемся в путь вчетвером (пушка, машина, Толстяк и я).
— Куда едем? — осведомляется мой напарник.
— В Булонь-Бийанкур. Ты не против? Он качает головой и засовывает в рот пачку табака. Этот толстяк жует табак, как гренадер.
Дом на улице Гамбетта кажется спокойным. Я выхожу из тачки и делаю Толстяку знак следовать за мной.
На мой звонок открывает горничная.
— Доброе утро, — любезно здороваюсь я. — От профессора никаких новостей?
— Нет, — бормочет она. — Это ужасно. С ним, наверное, случилось несчастье…
— Вполне возможно.
Я захожу.
— Ваш муж дома?
— Он… он пошел за покупками. Скоро вернется.
— В таком случае мы его подождем. Мне нужно его о многом расспросить.
Я указываю Толстяку на кресло в холле. Он падает в него со вздохом, способным поднять в небо планер.
— Жди меня здесь, Толстяк.
— А вы куда?
Он всегда говорит прекрасными лаконичными фразами, свойственными благородным душам. Его можно было бы называть Лаконичным.
— Осмотрю помещение. — И спрашиваю горничную:
— А Бертран здесь?
— Он у своего брата.
Я улыбаюсь. Обожаю такие немногословные ответы. Когда разговор начинается в таком тоне, неизвестно, где он закончится. Я не спрашиваю, где живет брат Бертрана. Бертран мне не нужен, во всяком случае пока.
— Следуйте за мной.
Горничная и я проводим новый осмотр дома. Я с особым вниманием осматриваю спальню профессора.
— Вы уже провели уборку?
— Как обычно, — извиняется она. — Мне все кажется, что месье вернется с минуты на минуту…
Я бросаю общий взгляд на остальные комнаты, после чего мы спускаемся. Толстяк жует свой табак.
Вдруг открывается дверь кабинета, и из него выходит лакей, одетый в пальто. Заметив меня, он делает шаг назад.
— Вот это да, — говорю я ему. — Вы откуда?
— Э-э… я… собирался уходить…
— А ваша жена нам сказала, что вы ушли…
— Она ошиблась. Я наводил порядок в кабинете месье…
— В пальто?
— Ну… я уже уходил, но вспомнил, что кабинет неубран… Месье был очень аккуратным… — Был?
