призывает офицеров «сохранять веру». Все старшие офицеры за несколько месяцев постарели на десять лет… Еще три месяца назад на Макеевке, полные здоровья и радужных надежд, они думали только о спокойной жизни и с любопытством и благодушием взирали на образ жизни русских и на немецкие жестокости»
Особенно сильное впечатление на офицеров штаба произвел налет советской авиации на Миллерово 12 ноября. Больше всех перепугались те, кто громче других кричал о «победе» и «вере». Представитель фашистской партии – консул Гуаттьери заявил, что его отделу не хватает в Миллерове помещений, и перебрался в соседний населенный пункт. Фашистские журналисты и разного рода дельцы, крутившиеся вокруг штаба, немедленно испарились. Начальник оперативного отдела совершенно прекратил работу и лишь просил установить под потолком балки покрепче. «Налет на Миллерово потряс умы и распространил уныние, – отметил Толлои, – гораздо больше, чем бегство «Сфорцески», неудачи под Сталинградом и высадка англо-американцев в Северной Африке… Вечерние партии в карты были отменены, и часто можно было слышать тяжкие вздохи. Однако дни проходили, и все начинали убеждаться, что выдержать подобную бомбежку было настоящим героизмом. Военный бюллетень штаба армии говорил о «семнадцати воздушных эшелонах», умалчивая о том, что эти эшелоны состояли из одного или двух самолетов, и тот, кто больше всего напугался, чувствовал себя главным героем. «Семнадцать эшелонов, два часа бомбежки!» – повторяли они, раздуваясь от гордости. И если поблизости оказывался кто-нибудь с передовой, то для него добавляли: «Да… в современной войне стирается грань между высшими штабами и линейными частями»
Рассказы итальянских солдат, собранные Ревелли, примерно одинаково описывают жизнь на передовой: подготовка к зиме, забота о пропитании, страх перед ночными вылазками советских патрулей, война с крысами. «На Дону у меня не было времени размышлять, – рассказывал солдат Виетто из 1 – го альпийского полка. – Днем я нес охрану, по ночам рыл окопы и устраивал бункер. Потом нас перевели на другую позицию, где местность была голая, как стол, и мы опять начали рыть землю, сооружая окопы. Пищевой рацион все время скуден. Сухарь и булка с кофе утром, в полдень суп и мясо. Мы все двадцатилетние ребята, и нам хочется есть: мы устраиваемся, разыскивая картофель и горох на полях. Рожь также идет в ход. Мы ее обмолачивали на плащ-палатках, а ночью мололи и жарили оладьи. Мы жили сегодняшним днем, не зная ничего о том, что творилось вокруг».
«Наш бункер, – пишет сержант Ригони, – находился в рыбацкой деревне на берегу Дона. За отлогой частью берега, направо – бункер батальона «Морбеньо», с другой стороны – бункер лейтенанта Ченчи. Между мною и Ченчи, в разрушенном доме, – отделение сержанта Гарроне с тяжелым пулеметом. Перед нами, на расстоянии менее 500 метров, на другой стороне реки, бункер русских. Там, где мы стояли, должно быть, была красивая деревня. Сейчас от домов остались лишь кирпичные трубы. Церковь наполовину разрушена; в уцелевшей ее части – штаб роты, наблюдательный пункт и тяжелый пулемет. Когда мы рыли ходы сообщений в огородах, в земле и снегу находили картофель, капусту, морковь и тыквы. Иногда они еще были годны в пищу и тогда попадали в суп. Единственными живыми существами, оставшимися в деревне, были кошки. Они бродили по улицам, охотясь на крыс, которые были повсюду. Когда мы ложились спать, крысы забирались к нам под одеяла. На рождество я хотел зажарить кошку и сделать из ее шкурки шапку. Но кошки хитрые и не попадались в ловушки»
В ноябре 1942 года сектор, занимаемый итальянской армией, несколько сократился: она передала румынскому корпусу участок южнее станицы Вешенской. Наиболее пострадавшие дивизии («Челере» и «Сфорцеска») были отведены во второй эшелон. Вместе с 294-й немецкой дивизией они составили армейский резерв. Затем обе эти дивизии перешли под командование 29-го немецкого корпуса, а в состав 35-го итальянского корпуса вошла 298-я немецкая дивизия. Одновременно командование группы армий вклинило между итальянскими дивизиями немецкие полки и тактические группы, надеясь тем самым укрепить итальянскую армию. Восьмая армия оказалась расчлененной, что создавало трудности для ее командования. Однако, несмотря на все протесты Гарибольди, из Рима ограничивались указанием выполнять требования немецкого командования, поскольку «все было уже обсуждено и решено между двумя верховными командованиями». В действительности эти соглашения сводились к простой регистрации немецких предложений.
Итальянские дивизии деятельно готовились к длительной обороне. Холмистый берег Днепра покрывался долговременными огневыми точками, окопами, ходами сообщений, бункерами. Солдаты рыли противотанковые рвы, расставляя проволочные заграждения. Распоряжения начальства свидетельствовали о том, что следует готовиться к зимовке. Хозяйственный командир 54-го полка дивизии «Сфорцеска» писал в приказе: «Учитывая наши многочисленные и разнообразные нужды на зиму, следует обратить особое внимание на рациональное использование местных ресурсов… Нужно собирать все: даже гвозди и пустые банки, доски, железо, дерево, солому, словом, все. Предложить, вернее, приказать населению заготовить по крайней мере вчетверо больше кирпичиков из кизяка для отопления, дав им понять, что 3/4 они должны будут уступить нам. Дело это не терпит отлагательства».
В памяти фронтовиков сохранились эпизоды, которые несколько оживляли монотонную окопную жизнь. Лейтенант Миссироли описывал случай, приключившийся с неким капитаном, спавшим в одной землянке с двумя телефонистами. «Ему приснилось ночью, что русские ворвались в землянку, и он вскочил с кровати с криком: «Тревога!» Один из телефонистов, разбуженный этим криком, увидел рядом с собой человеческую тень и подмял капитана под себя. Этот последний, почувствовав, что на него напали, окончательно убедился, что он в руках русских. Некоторое время прошло в молчаливой борьбе, потом капитан, которому приходилось плохо, опять закричал. Только тут телефонист разобрался, что он сидит верхом на своем начальнике».
Ре Марчеллино, из батальона «Борго сан Дальмаццо», рассказывал: «Однажды утром в голову что- то ударило. Я решил убить русского. Было холодно, и я был один на наблюдательном посту. Я отказался от смены. Я знал, что на той стороне есть открытый участок и внимательно следил за ним, приготовив винтовку. За четыре часа никто не показывался. Наконец из убежища вылезли двое. Для того чтобы лучше прицелиться, я наполовину высунулся из окопа. Двое русских спокойны: они ничего не подозревают, и мне их хорошо видно на снегу. Бац, и один из них падает замертво. Второй хочет помочь товарищу, я стреляю, но промахиваюсь… В штабе батальона меня представили к награде. Она прибыла через три или четыре дня. Это был тюбик крема для бритья! Ничего себе награда! Лейтенант, который мне его принес, сказал: «Это тебе за русского, которого ты убил»
В ноябре 1942 года началась замена ветеранов экспедиционного корпуса новым пополнением, прибывшим из Италии. Как отмечает Толлои, «этого очень добивался Мессе и его штаб, которые во что бы то ни стало хотели удалиться до того, как их лавры потускнеют в результате эпизодов типа «Сфорцески». Командование армии всячески поддерживало это мероприятие, видя в нем способ избавиться от Мессе»
К середине декабря в Италию была отправлена лишь половина солдат и офицеров 35-го корпуса. Среди вновь прибывших офицеров встречались оптимистически настроенные молодые люди. «Однажды я попробовал обратиться к молодому кавалерийскому офицеру, только что окончившему училище, – вспоминает Толлои. – Я объяснял ему немецкие стратегические ошибки, которые исключали возможность их победы в России. Молодой человек слушал меня с видом иронического превосходства…» Однако подавляющее большинство новичков, особенно солдаты, были уже совсем иными. За прошедшее время изменилась обстановка в Италии, изменилось и положение гитлеровских армий. «Это была совсем зеленая молодежь, – пишет Ф. Гамбетти. – Но на их лицах уже не было улыбки, которая сопровождает интересную авантюру, той знаменитой улыбки, которая была у всех прибывавших ранее и от которой у нас осталось лишь одно воспоминание… Боевые тревоги, круглосуточное бодрствование по пути следования давно уже были введены для всех воинских эшелонов, и на них это произвело особое впечатление… Если среди ветеранов через 30 месяцев находились такие, кто считал, что еще не все потеряно, то большинство молодых, которые пробыли в военной форме всего три месяца и даже не получили боевого крещения, уже полностью потеряли эти надежды»
