Но я не нашел укрытия, когда серое сияние вновь пробежало по облакам, освещая землю дрожащими вспышками. Здесь ее коснулся тусклый луч, там прошла светлая полоса, и в этом свете появлялись и исчезали бесцветные картины.
Я видел величественные руины прежней столицы: разбитые, проваленные купола, темные башни. Здесь и там среди развалин замерли высокие фигуры, которые не были башнями, и глаза их были обращены вниз, на обломки под их ногами. В вечном, бессмертном терпении они выжидали, не мелькнет ли новая искра жизни, погасшей здесь бессчетные века назад.
Но не только гиганты замерли здесь в ожидании. Серый свет скользнул по облаку, и луч упал рядом со мной.
Огромная толпа окутанных серыми мантиями фигур стояла в двадцати шагах от меня, у самых ворот. Неведомо, каким чудом я миновал их, пробираясь вслепую, не подозревая об опасности. Как же тихо я двигался, каким чудом они не услышали меня, проходившего среди них?
И я понял. Не звука, доносимого воздухом, ожидали они. И не ушами слушали. То были духи могучие, грозные и ужасные, и они не спали и не уставали в своем бдении. Сотни, тысячи, миллионы лет были для них ничто. Они ждали, покуда неразумное дитя человека покинет Последний Редут, чтобы найти опустевший дом Асира, оставшийся мертвым все эти годы. Они дожидались, когда их коснется отзвук страха – страха, подобного моему.
Одним согласным движением, без малейшего шума десятки скрытых капюшонами голов повернулись ко мне.
Холод проник в мое сердце, и я знал, что умру, потому что чувствовал: этот холод (не знаю, каким образом, и не знаю, как я понял это) в ужасающем безмолвии поглощает плоть, суть моего сердца. Он отнимал у клеток, крови, нервов самую жизнь или то свойство материи, которое позволяет плоти созданий, подобных человеку, быть живой.
Я хотел бежать, но упал, потому что в ногах не осталось тепла. Я принуждал руку подняться к губам, чтобы раскусить ампулу Освобождения, но рука не повиновалась мне. И другая рука онемела, и пальцы выпустили Великое Оружие. Или моя душа больше не чувствовала силы металла, хотя и клинок, и рукоять были целы. Дискос был еще жив, но я не знал, уцелела ли его душа, и с трепетом ждал, что и моя будет уничтожена.
И я не мог ни отвести глаз, ни сомкнуть их. Надо мной висели лишь черные тучи, освещавшиеся то здесь, то там холодным серым полусветом. Острый осколок камня пробил щель между воротом нагрудника и краем шлема, заставив меня откинуть голову назад, но поднять ее я уже не мог.
Молчаливые не производили ни звука, и глаза мои говорили, что они стоят на месте, но душа чувствовала их неуклонное приближение, и их пустые капюшоны бесшумно и мрачно склонялись надо мной.
И тогда тучи над моей головой разошлись.
Я увидел звезду.
Погасли все звезды, или прозрачная в прошлом зона излучения вокруг нашего мира стала непроницаемой для света, или же просто наш мир окружили плотные тучи, дымы, препятствующие истечению внутреннего тепла, – не один век спорили наши знатоки и мудрецы. Из этих трех мнений я всегда склонялся к последнему, полагая, что звезды слишком высоки и неподвластны разрушительному влиянию Ночных Земель.
Слишком страшно было бы поверить, что Ночь оказалась в силах погасить звезды. Но и надежда, что звезда снизойдет развеять чад и гарь земли ради того, чтобы позволить одному маленькому человеку увидеть в последний миг нечто прекрасное и возвышенное, казалась слишком невероятной.
Не сумею объяснить вам, каким образом я понял, что вижу звезду, а не светящийся глаз зверя, глядящего с высоты утеса, и не таинственный факел Ночных Земель, подвешенный в верхних сферах ради некоей страшной и мрачной цели.
И все же не только глаз моих коснулся серебристый луч, дошедший с небывалых высот. Отчего-то я знал, что небесный бриллиант – это и пламя, и газовый шар в бесконечной дали; и каким образом мог он обрести разум, и заметить меня, и обратиться ко мне, я не знаю, потому что бриллианты, огни и газовые шары не имеют души. Но точно так же я не в силах объяснить, как холм, смутно напоминающий очертаниями уродливого человека, может миллионами лет стеречь Последний Редут, ни разу не шевельнувшись и не ослабив бдительности. Разве первое более невероятно, чем второе?
Я почувствовал, как во мне шевельнулась сила, человеческая сила, и поднял голову.
Молчаливые стояли надо мной, но их безликие капюшоны были откинуты назад, обращены к звезде. Разум, холодный разум Молчаливых больше не замечал меня.
Поднимался туман. Как ни легок, как ни слаб был свет звезды, он заставил нити белого тумана просочиться из-под песка.
Может быть, существует естественное объяснение случившемуся, но я в этом сомневаюсь. Тонкое как вуаль облако поднялось, чтобы скрыть меня от врага. Нежный луч единственной звезды пробивался сквозь его жемчужную завесу и наполнял красотой каждую каплю, каждую прядь тумана. Если то было естественное явление, тогда сверхъестественному миру должно быть стыдно, что подобное чудо могло быть создано простыми каплями росы и звездным светом.
Молчаливые остались за стеной тумана, а я поднял свое оружие и крадучись пошел вперед. Туман слепил и меня, так что я шел на свет звезды. Здесь и там в серебристой дымке маячили силуэты Молчаливых, неподвижные и ужасные. И все же они не замечали меня и не причиняли вреда, что было бы невозможно, если бы только некая добрая сила старых сказок ради спасения человека от ужасов Ночи не задержала течение времени или не заменила жестокий закон природы милосердием.
Лестница привела меня к низким зарослям лишайниковых кустов. Под ними скрывалась дверь – плоский люк в скале, и он был погнут давним ударом, так что немного отходил от петель. В щель мог, наверное, протиснуться человек или одно из мерзких созданий Ночи – червь или многоножка, но большим чудовищам сюда хода не было.
Звезда скрылась, и защищавший меня туман начал редеть. Сквозь него проступали высокие тени, и мой страх перед Молчаливыми вернулся.
Я скинул шлем и нагрудник, отстегнул наплечники, чтобы не застрять в узкой щели. Возможно, благоразумнее было скинуть вниз броню, прежде чем спускаться самому, но то же благоразумие подсказывало избегать шума, так что я спрятал броневые пластины под куст, где (как я надеялся) их не могли найти.
Края люка царапали и обдирали тело. Обливаясь кровью, я упал в темноту.
Здесь нет места описывать чудеса города Асира. Довольно будет сказать, что под куполом в скале на много миль пролегали поля и пастбища, что сам купол, даже разбитый, был величественным сооружением в несколько миль в поперечнике и в полмили высотой. Местами ноги Левиафанов проломили свод. С покосившейся галереи я видел колени и бедра, покрытые грубой чешуйчатой кожей, и сознавал, что где-то глубоко внизу огромные ступни топчут дворцы и музеи, храмы и библиотеки Асира – великой цивилизации, неизвестной народу Последнего Редута. Уровни на много миль были разбиты шагами гигантов в те давние века, когда гиганты еще двигались, и в эти проломы втекали холод и тьма.
Я нашел двери из орихалькума, которые так часто видел во сне.
Правая створка была точно такой (я понял это теперь, когда память вернулась ко мне), какой я сделал ее в прошлой жизни.
Правая створка воскрешала прошлое: барельефы звездных странников, опускающих свои крылатые корабли на голые черепа миров, ужас на лицах людей, осознавших, что наша земля – последний живой мир во Вселенной. Здесь изображалось падение Луны и раскол земной коры. Здесь были Создатели Дорог – величайший из народов древности. Здесь были Жители Скал, чьи исполинские города и империи лепились к бесконечным стенам раскола в те века, когда поверхность земли покрыл лед, а дно огромной трещины оставалось слишком горячим для ног человека. Здесь была Основательница, вспахавшая круг, где предстояло вырасти Последнему Редуту, плугом, запряженным вымершими животными, – то была легенда первой эпохи пирамиды, а с тех пор миновал двадцать один зон – двадцать один миллиард лет.
Левую створку покрывали картины конца времен: здесь изображены были Сокрушенные Врата и человечество, разделенное на две расы – оставшиеся в ловушке подземного мира и запертые в верхних
