чудовищах недавнего прошлого» (All About Strange Monsters of the Recent Past, 1987), «Ночь черепах» (Night of the Cooters, 1990), «Возвращение домой» (Going Home Again, 1997). Совместно с Джейком Сондерсом он выпустил роман «Техасско-израильская война 1999 года» (The Texas-Israeli War; 1999, 1974), а самостоятельно – романы «Кости сухие» (Them Bones, 1984) и «Двенадцать напрягав» (A Dozen Tough Jobs, 1989). Сейчас он работает над новым романом, условно озаглавленным «Лунный мир» (Moon World). Его последние публикации – сборник «Фабрики грез и радиокартины» (Dream Factories and Radio Pictures, компиляция рассказов на тему масс-медиа, прежде доступная только в формате электронной книги), «Последний прыжок Кастера» (Custer’s Last Jump, сборник рассказов, написанных совместно с другими авторами) и повесть «Родится новый мир!» (A New World’s at Birth!). Его рассказы были включены в сборники “The Year’s Best Science Fiction” 1984, 1986, 1987, 1988, 1989, 1995, 1998, 1999 и 2003 гг.. Прожив несколько лет в штате Вашингтон, Говард недавно вернулся в свой родной Остин, что вызвало бурное ликование самых широких техасских масс. В настоящее время он готовит к выпуску сборник «Сердце белизны» (Heart of Whiteness)58 и роман «Поиск Тома Пердю» (The Search for Tom Purdue).
Всю жизнь я ждала,
чтобы кто-то унял мою боль.
Всю жизнь я ждала,
чтобы кто-то взял вину на себя.
Я протянул руку, чтобы включить ленточную пилу.
Затем очнулся, окруженный толпой.
И я был на собственном заднем дворе.
Оказалось, соседка увидела, как я вылетел из складской пристройки, где оборудовал мастерскую, и, когда через несколько секунд я не поднялся, набрала девять-один-один.
Однажды давным-давно в студенческом театре, выстраивая освещение для постановки «Блаженного духа»59 после рождественских каникул, я спустил из- под крыши ферму с прожекторами. Какой-то идиот оставил там болтаться штыковой контакт под напряжением, и, когда я взялся за ферму, тот замкнулся на железную штангу. Меня пробрало с головы до пят, и я отскочил футов на пятнадцать.
Ко мне бросился народ, но я завернул что-то настолько многоэтажное, что с потолка осыпалась побелка, а доброжелателей как ветром сдуло. Потом я крикнул парням и девице в будке, чтобы обесточили всю сцену, и угробил целый час, проверяя, не болтается ли где еще что…
И все это когда я тридцать шесть часов в неделю работал в типографии, учился в колледже на дневном, а еще шестьдесят часов в неделю вкалывал в театре за здорово живешь. Вдобавок я встречался со Сьюзен, тоже не дурой посквернословить, и вообще не дурой; поумнее меня. Раньше или позже что-нибудь должно было дать слабину – в итоге слабину дали мой желудок (язва в двадцать лет) и наши с ней отношения.
Придя тем вечером в театр и услышав о происшествии, она подступила ко мне и спросила:
– Это ты так рад меня видеть или у тебя штыковой контакт под напряжением в кармане брюк?60
Когда через меня пропустили 220 вольт, ощущение было такое, будто кто-то трясет мою руку с частотой 2700 оборотов в минуту шипованной рукавицей, кто-то сзади вбивает мне в голову гвозди, а сверху валится сейф за сейфом…
Тронув хилую, на 110 вольт, пилу, я не ощутил ничего.
И вот – лежу, смотрю в перевернутые лица соседей и двух медиков.
– Как дела, док?61 – спросил я.
– Сколько видите пальцев? – спросил доктор, проводя расплывчатой, меняющей форму рукой у меня перед глазами.
– Три, пять, два.
– Какой сегодня день?
– В смысле вторник или шестое мая?
Я приподнялся и сел.
– Тихо, тихо, – сказала докторша. – У вас, наверно, голова будет болеть.
Доктор надавил мне на плечи и медленно заставил лечь.
– Что случилось? – спросил он.
– Я включил пилу. Потом – вижу вас.
Он встал с корточек, отошел в угол сарая и разомкнул рубильник. К этому времени сирены умолкли, и во дворе появились трое пожарных и лейтенант службы спасения.
– Все в порядке, папаша? – спросил он.
– Кажется, да, – ответил я и повернулся к толпе. – Спасибо тому, кто их вызвал.
Потом медики засыпали меня своими вопросами, а лейтенант, осмотрев рубильник, ушел в глубь сарая. Потом вернулся.
– Выключатель коротнул, – произнес он. – Лучше бы его заменить.
Я поблагодарил мисс Крельбойнд, соседку, все разошлись, и я отправился на кухню допивать кофе.
Моя дочь Морин подъехала, когда я только прикончил молочную пенку и собирался приступить собственно к кофе.
– Пап, ты в порядке? – спросила она, вбегая в дом.
– Как видишь, – ответил я.
Ее муж Боб работал пожарным. Обычно он дежурил в команде номер два на другом конце города. Он услышал объявление по селектору, узнал адрес, на который вызвали службу спасения, и сразу позвонил Морин.
– Что случилось?
– На пиле выключатель коротнул, – ответил я. – Так сказал лейтенант, это уже официально.
– Ну то есть ты уверен, что с тобой все в порядке?
– Это было как маленький отпуск, – сказал я. – То, что доктор прописал.
Она перезвонила мужу, я сварил еще кофе, и мы стали разговаривать о ее детях – Вера, Чак и Дейв, или кто там из них ее, я вечно путаюсь. У меня две дочери, Морин и Селин, а у них в общей сложности пятеро детей. Жена моя в них разбиралась безошибочно, это была ее работа. Она недавно умерла – год, месяц и три дня назад.
Мы принялись обсуждать колледжи, хотя до них внукам с внучками еще расти и расти. Речь вскоре зашла о «парти-скулз»62.
– Так и вижу их в «сэм-хьюстоновском» в тогах, – произнес я.
– Я абсолютно уверена, вечеринки в тогах еще вернутся, – отозвалась Мо.
Потом я упомянул Кент-Стейт.
– Кент-Стейт? Там же всегда была скука смертная, – сказала она.
– Ну да, конечно, – сказал я, – особенно когда Никсон поперся в Камбоджу. Все кампусы взорвались, на студентов бросили Национальную гвардию. Четверых застрелили, как в тире.
Она странно посмотрела на меня:
