Надо было уйти. Надо было промолчать. Надо было…
Или просто: не надо было.
— Ты любишь Александру?
— Тебя не касается.
— Это не ответ.
Уйти! Не отвечать!
— Люблю.
— Почему?
— А так бывает: почему? Разве любят — почему? Любят, потому что любят.
— Ты глупый.
— Слушай, детка, шла бы ты…
— Ну ты же меня хочешь. Правда?
— Шла бы ты спать!
— Признайся!
Ну все, хватит! Кис сделал шаг назад.
— Подожди, не уходи! — Она обхватила его ноги и прижалась к ним щекой. — Ты понимаешь, что я люблю тебя ни с какой стати?
Он не ответил.
— Мне от тебя ничего не надо!
— Слава богу, повезло.
— Я тебя люблю просто так. Сама не знаю, почему.
— А мужа, стало быть, ты любила не просто так?
— Это только добрый боженька любит нас всех просто так. А человеки любят всегда за что-то. За красоту, за ум, за обаяние, за успех, богатство, власть и прочие составляющие. И ты, — ты тоже вряд ли любил бы свою Касьянову, если бы она была укладчицей рельс…
— У меня никаких «составляющих» нет. Ни тех, ни этих. Так что можешь отдыхать.
— В том-то и дело! У тебя их нет, а я в тебя влюбилась!
— Сочувствую. Но ничем не могу помочь.
— Врешь. Ты ко мне неравнодушен.
— Неравнодушен — еще не значит любовь.
— Тоже верно…. Неужели ни капельки?
Молящий взор снизу, руки обвивают его колени. Скажите пожалуйста, ну как в такой ситуации быть жестоким? Ну никак. Никак невозможно.
— Слушай, девочка… Видишь ли, дело в том, что…
— Сердце твое занято?
— Примерно так.
— А туда никак две женщины не поместятся? Пойми, мне ничего от тебя не нужно. Ничего! Мне не нужно замуж, мне не нужно денег, — да у тебя их и нет, — мне не нужно… Ничего, понимаешь? Я просто хочу тебя…
— Майя, давайте закончим этот разговор. Он нас никуда не приведет, все это бессмысленно…
— Пожалуйста, не уходи, ты даже не представляешь… Нет, я сама не понимаю, почему, — но меня так тянет к тебе… Мне нужно просто, чтобы ты ко мне прикоснулся… Я не знаю, что в тебе такое, что за тяга…
Самым диким во всем этом было то, что похожие слова он уже слышал!
От Александры.
И, повторенные Майей, они вызывали в нем протест, — она не имела права говорить и чувствовать так же, как Саша! Она была совсем другая, эта Майя, она была примитивной распущенной девчонкой, она была…
И в то же время, невероятным образом, эти Сашины слова, произнесенные «распущенной девчонкой», открывали потайную дверцу в его душу… Дверцу, которую он считал бронированной!
Она приподнялась и ее руки заскользили по его брюкам, — вверх. Алексей решительно не знал, что делать.
— Умоляю, молчи, ничего не говори, — просто молчи и не мешай мне, прошу тебя… — горячечно бормотала она.
Уйти!
Она встала на колени, ее пальцы вцепились в застежку его брюк.
Немедленно уйти!
Первая пуговица.
Он стоял, как парализованный.
Вторая пуговица.
Вот сейчас, прямо сейчас, — уйти!!!
Третья пуговица.
Кис схватил Майю за запястья, сильно сжал. Она подняла к нему лицо, полное мольбы. Кис молча откинул ее руки и вышел из комнаты. Майя осталась стоять на коленях, посредине, одна, глядя в пол.
У него снова разрывалось сердце.
Проклятье!
О сне и речи быть не могло. Майя виделась ему так, как он оставил ее: полуобнаженную, на коленях, с опущенной головой, рассыпанными по плечам волосами, прямо Мария Магдалина, — смиренная и униженная. Униженная им. Он испытывал стыд — никогда еще не приходилось ему унижать женщину. И жалость. И два эти чувства каким-то неведомым образом переплавлялись в другое, которому он не хотел даже подбирать слова. Но оно лезло само: желание. Образ этой смиренной грешницы, униженной им, распалял его, раскалял его до умопомрачения.
Остаток ночи он думал о давней истории с женой, о ее измене. До него вдруг сейчас дошло все то, что он упустил раньше: сначала ее легкую отрешенность, бродячую улыбку, некстати появлявшуюся на губах, — тогда он не догадался, совсем не догадался, что это вестник надвигающейся любви, — другой любви, не к нему… Тогда она еще была нежна с ним по ночам, она еще продолжала любить его, уже начиная любить другого… Потом ее отчуждение, холодность, попытки избежать близости с ним… И тогда он тоже ничего не понял, ничего. Мог ли он ее остановить? Нужно ли было ее останавливать? Или просто нужно было самому все осознать и сказать: иди. Иди к нему, раз уж так вышло… Но он не понял, не заметил, не догадался.
Потом — воспринял как предательство. Они все скрыли от него, — она и его лучший друг, Славка. Тогда Алексей был однозначно уверен в своей правоте: они должны были придти к нему и сказать прямо, так, мол, и так.
А вот теперь… Теперь вдруг ему показалось, что он понимает: это было невозможно. Чтобы сказать ему, они должны были быть уверены в своих отношениях. А отношениям нужно время. Вот не может же он сам сказать сейчас Александре: ты знаешь, так вышло, я тут немножко увлекся одной девчонкой… Нет, конечно нет! Собственно, говорить-то не о чем. А когда и если он сочтет, что есть о чем говорить — то для Александры это будет поздно. Она уже не простит. Она расценит как предательство. Точно так же, как в свое время Кис.
Но только этого никогда не будет. Он этого не допустит. Он сумел уйти сегодня. И так будет и дальше, как Колобок: я от бабушки ушел, я от дедушки ушел, и от Майи уйду…
Да, уйду.
Он встал поздно, больной и хмурый, — бессонные ночи давали себя знать. Майя уже примеряла парик.
— Ну как, хороша я?
Она была лучезарна, никаких следов обиды или гнева за его бесцеремонность, в которой он казнился всю ночь.
