реанимации находится… Да и ей самой анестезийку вкати, пусть поспит, чтобы тебя вопросами лишними не беспокоила!
— Только, Лена, надо все четко устроить. Ты же понимаешь, что она, как только глаза откроет, пол начнет спрашивать! Если ваша еще не разродится — что я говорить-то буду?
Наш десерт уже прибыл и Колесникова, не прерывая свое повествование, аккуратно прихватывала длинной ложечкой мороженное из стеклянного кубка.
— Тогда, Оля, не было этой всякой техники — ультразвук, радиография и прочее. Тогда на глазок угадывали. Вот Лена мне и говорит: «Демченко считает, что девочка будет».
Ага, думаю, делишки, значит, главврач проворачивает. Ну, врач-то она опытный, глаз-алмаз, если сказала — девочка, значит на девяносто девять процентов можно верить.
— Да ты не волнуйся, — уговаривает меня Лена, — пока твоя мамаша прочухается, так мы уже тебе ребеночка привезем! Главное, чтобы ты так устроила, чтобы одной быть на родах. Посторонние нам не нужны.
— Не бойся, это я организую. Лучше вот что скажи, что я с этого иметь буду в благодарность? «Спасибо» от Демченко?
— Пять тысяч.
Рублей, конечно. Это, к вашему сведению, по тем временам сумма большая была. Даже очень большая. Машину можно было купить.
Я согласилась. Деньги хорошие, да и дело-то неплохое. Какая-нибудь школьница-дура, наверняка дочка какой-то шишки, залетела по глупости, и ей ребенок ни к чему, ясное дело. И теперь, видишь, надо концы в воду, чтобы уже никто и никогда не вытащил из кармана: а вот, мол, сама была ребенком и ребенка внебрачного родила! Двадцать лет назад на это не так смотрели, как сейчас… А у меня знаешь сколько женщин было, которые убивались, глядя на мертвое дитяти? Смотреть на них тошно, сама готова с ними выть. А тут кому-то такой подарочек выйдет! Так что дурного я в этом ничего не видела. Плюс деньги. Во всех отношениях хорошо, правильно?
Я сделала неопределенный жест, похожий на согласие. Попросив Колесникову подождать, я перевела Джонатану.
— Вот почему мама моя уверена, что я ее родная дочь, — добавила я. — Я знала, что она меня не обманывала! Ее саму обманули… Но, самое интересное, Джонатан, что…
Джонатан положил свою руку на мою: «Давай дослушаем до конца, ладно? Обсудим потом.»
— Перевела? Ну, слушай дальше…
Колесниковой явно не терпелось рассказать нам эту историю до конца — то ли тайна ее тяготила, то ли наше внимание льстило, интерес к ее персоне, то ли ей поговорить не с кем было на Брайтоне…
— … Дело сорганизовалось без проблем. Я уже знала, что у Самариной ребенок был мертвый, но ей ничего не сказала. Предупредила Лену Куркину, что двенадцатого с утречка начнем стимулировать у Самариной роды — мертвый-то сам не рождается! И ждать нельзя было — интоксикация могла начаться у роженицы. Лена мне и говорит — у нашей крали первые схватки начинаются, так что все тип-топ, успеем… В результате их «шишкина дочка» родила на пол суток раньше, чем твоя, Оля, мать.
Колесникова вдруг замолчала. Избегая моего взгляда, она вытащила изо рта зубочистку, внимательно посмотрела на нее — зубочистка ее вся размочалилась, и Колесникова потянулась за новой. И только, заправив острую деревянную палочку в рот, она перевела на меня взгляд, в котором обнаружилось некоторое смущение:
— «Мать»… Это я так говорю, но ты же поняла, что тебе эта женщина не мать, да?
— Не беспокойтесь, Наталья Семеновна, я это уже давно поняла.
— И как… Ты ничего, не очень расстроилась?
— Не очень, — я ей улыбнулась ободряюще. — Я ее считаю свое мамой, чтобы там ни было. И я ее очень люблю. А та, которая от меня отказалась — меня не интересует.
— И правильно! Так, значит, эта Самарина — хорошей женщиной оказалась? Тебе хорошей матерью?
Муки совести? Глядя на мощное телосложение Колесниковой, на ее уверенный вид, на лицо, не отражающее никаких эмоций — если они вообще были — я с трудом могла предположить, что эта разбитная и деловая баба способна испытывать муки совести. Но, похоже, именно так оно и было, потому что она добавила, получив в ответ мой подтверждающий кивок:
— Вот и хорошо. Видишь, у меня чутье. Я тогда так сразу подумала: дело это хорошее…
— И вы не ошиблись, Наталья Семеновна. Мама у меня замечательная.
В ее лице промелькнуло растроганное выражение, которое ей не шло, не вязалось с ее гренадерской внешностью. Впрочем, оно тут же исчезло.
— Я про что говорила? — вернулась к теме Колесникова.
— Что я уже родилась, когда…
— Ага, вот. Ну значит, мать твоя услышала, что ее ребеночек не кричит, забеспокоилась. Я ей наплела про небольшую асфиксию, ребенка унесли, ей сказали, что девочка родилась — в тот момент я уже наверняка знала, ты уже была в дороге из роддома в роддом. А вскоре и мертвячок отправился в обратном направлении — для порядка в отчетности. А то у меня по роддому проходил один лишний… Понимаешь теперь, как вышло-то все?
— Понимаю. А отчего ребенок моей мамы умер?
— Не справился ее организм. У нее-то у самой мальчонка был — слабенький, маленький, как недоношенный, хотя она все девять месяцев проносила… Уж как она счастлива была, когда я ей тебя показала! Щечки у тебя были, как яблоки, глазки синие, пух на головке белый, и на плечиках — тоже пух, как персик! Ты, я смотрю, потемнела, а?
— Потемнела, — согласилась я, потрогав для верности свои крашеные волосы. — А чего же вы опасаетесь, Наталья Семеновна? Вы же толком ничего не знаете? Ни кто, ни что, какая «шишка», какая дочка — ровным счетом ничего!
— Потому, может, и жива до сих пор… А Лены Куркиной — нету больше. Машина ее, понимаешь, сбила… Сбить-то сбила, да вот какая машина? Чья машина? И отчего сбила Лену Куркину? Вот что интересно!
Она посмотрела на меня, словно желая убедиться, что мне тоже интересно. Мне было интересно, даже очень интересно, что я и немедленно изобразила на своем лице и даже переспросила:
— Отчего же?
— А оттого, что жадность ее сгубила.
— ?
— Да-да, за длинным рублем Лена погналась. Я понимаю, каково ей жить на пенсии, без доходов, без связей… Раньше не так было: мы были уважаемыми людьми, если что достать надо — все к нашим услугам, все могли! А сейчас как? Доставать уже ничего не надо — все есть, иди и купи, были бы только деньги. Вот тут-то и загвоздка: денег-то всего — пенсия! Не разживешься. И вот вбила она себе в голову заработать на старом секрете…
Явилась она ко мне в конце сентября. Помнишь, говорит, ту историю с ребеночком? Помню, отвечаю, а чего это ты вспоминать взялась? Да так… — хитрит Лена. А фамилию, говорит, той женщины, которой девочку отдали, тоже помнишь?
Я ей в ответ: ты чо, мать, через столько-то лет помнить? Да я ее сразу и забыла!
А я тогда и вправду не помнила.
— Колись, — говорю, — Елена, чего темнишь?
— Да я вот думаю, можно было бы подзаработать теперь… Не можешь узнать фамилию-то?
— Это в архивах надо смотреть, а кто же меня туда так просто пустит, я там уж семь лет как не работаю, и персонал весь сменился!
— Ну не весь же! Кто-нибудь да остался из старых коллег, вот ты и попроси…
— Ты смешная, о чем я просить стану? Если бы я сама перебрала карты рожениц, так я бы наткнулась и вспомнила фамилию, а так — чего я говорить буду? Найди мне всех, кто рожал в таком-то году
