— Почему? — сделала я невинные глаза, точно такие же, как она пятью минутами раньше. — Вам не нравится? — похлопала я ресницами. — А мне, представьте, не нравится, когда меня хотят убить. Только вы мое мнение не спрашивали!
Зазорина все не разжимала рук, пряча за ними лицо.
Я добавила, чеканя каждое слово:
— И не думайте, что вам удастся от меня избавиться! На этот раз — нет. Я приняла меры. Вся журналистская братия города Москвы, только и ждет развязки этой трагикомедии! — Я вскочила с кресла и последние слова уже просто выкрикивала ей в лицо, все еще прикрытое руками. — И если хоть волосок упадет с моей головы или с головы Шерил, — вы услышите такой хор, что вам уже жизнь малиной не покажется! Вы будете бежать и не находить места, чтобы спрятаться! Хотя никто не будет за вами гнаться, чтобы вас убить! Самое смертельное оружие, которое вам грозит — это журналистский микрофон! Но это оружие для вас пострашнее пистолета! Пострашнее бомбы и отравленных конфет! — орала я. — От вас даже мокрого места не останется! Вы даже собственным сыновьям в глаза смотреть не сможете!!!…
Я выдохлась.
Наступила звенящая тишина.
Еще несколько мгновений этого тихого звона, и я сойду с ума.
Зазорина отвела руки. Вид у нее был жалкий, измученный. Тщательно уложенные волосы растрепались под руками и теперь висели беспорядочными прядями перед потемневшими глазами.
— Сядь, — сказала она хриплым, сорванным голосом, будто это ее связки изнемогли от отчаянного крика, а не мои. — И не кричи так, тебя за дверью слышно.
— А нехай слышно. Мне-то бояться нечего.
— Помолчи, пожалуйста!!! Ты можешь вести себя по-человечески?!
— А вы? Вы себя по-человечески?…
— Закрой рот, — вдруг прикрикнула она. — И слушай.
Я затихла.
Раздался осторожный стук в дверь.
— Светлана Ивановна, все в порядке? — произнес голос за дверью.
— Да, да, Зоя, я же сказала, меня не беспокоить!
После небольшой паузы, Зазорина, наконец, посмотрела мне в глаза:
— Ответь мне вразумительно на мой вопрос: ты — моя дочь? Или скажем так: ты считаешь, что ты моя дочь?
— А что, до сих пор не понятно?
— Ответь на вопрос: да или нет?
— Ну, да.
— Какие у тебя есть для этого основания?
— А у вас какие?
— У меня — пока никаких. Сходство — не доказательство.
— Ага, и поэтому, без всяких оснований, вы решили нас с Шерил убрать? Или мы грехи не вашей молодости? Или не вам мешает сам факт нашего существования?
— Я никого не собиралась «убирать», как ты выражаешься!… Я не понимаю, о чем ты!… Пожалуйста, я тебя прошу, перестань ерничать! Объясни мне, почему ты говоришь, то я хотела убрать вас с Шерил? И кто это — Шерил?
— Вы прикидываетесь?
— Нет, Боже мой, вовсе нет! Я ничего не понимаю!
— Шерил — это моя сестра. Близняшка. И ваша дочь, как и я.
— Откуда ты знаешь?
— От верблюда.
— Умоляю тебя, отвечай нормально! — В голосе ее слышались слезы. — Ты что-то путаешь! Я вас начала искать, но не нашла… Пока не нашла.
— Ага. Вы не нашли, верно. Для вас это сделали ваши подручные! Сколько вы за нас заплатили Игорю? А Сереже — вы платили отдельно, или это из гонорара Игоря? Они уж для вас постарались, они все нашли: и где мы, и как нас зовут! Вам только оставалось приготовить денежки для Димы! Во сколько он вам обошелся?! Во сколько вы оценили нашу жизнь?!!!
— Перестань кричать!!! — закричала Зазорина. — Перестань сыпать именами! Бред какой-то! У меня от тебя голова идет кругом! Что это за люди такие, кто эти все димы и игори? Ну кто тебе сказал, ну откуда ты знаешь, как зовут моих помощников, чем они занимаются и до какой степени успешно?! Да, я поручила одному человеку разобраться в этом деле! Но у меня не было ни имен, ни фамилий, я не знала, с чего начать, за что зацепиться!…
— Вы хотите сказать, что не знали, кому вы отдаете ваших дочерей? Что вы не получали деньги за одну из них от американки? Или эту операцию для вас тоже провернули ваши подручные? Вы хорошо заплатили Демченко? Или вы с ней поделились долларами от Вирджини?
— Что ты несешь?! Опять ты сыплешь именами! Что за Вирджини? Я никому ничего не поручала! — у Зазориной окончательно сдавали нервы. — И никаких долларов от американок я не получала! — Она выкрикивала слова, глотая слезы. — Я не отдавала никому детей! У меня не было детей! Мне сказали, что у меня мертвый ребенок родился! Мне даже его показали!!!
С последней фразой, с последней истеричной нотой, с последним всхлипом ее наступила тишина.
Я была растеряна. Я была повержена. Я была обезоружена.
Неужели все мои построения оказались ложными? Неужели все, что мы нагородили с Джонатаном, с дядей Уильямом, все это — не более, чем досужие вымыслы? Неужели истина, которая, казалось, наконец прояснится в этом кабинете, снова ускользала от меня?
Вся моя злость, вся моя ненависть вдруг пропали разом. Не хотелось верить собственным ушам, не хотелось смириться с тем, что все усилия, весь проделанный долгий путь привели ни к чему, в тупик.
— Как это — мертвый ребенок? — с трудом выговорила я, все еще цепляясь за улетучивавшуюся надежду. — А мы… А двойняшки не у вас разве родились?
Кажется, вид мой был жалок. Зазорина, посмотрев на мое расстроенное лицо, встала из-за стола и пересела напротив меня в кресло для посетителей. Достала сигареты, предложила мне жестом.
«У меня свои», — подавленно ответила я и тоже закурила.
Зазорина придвинула мне пепельницу.
И проговорила:
— У меня.
— У вас!? Но как же… Но тогда почему вы говорите… Вы…
Она посмотрела мне прямо в глаза, словно призывая меня верить ее словам, и тихо ответила:
— Я не знала, что у меня родились двойняшки. Я двадцать один год об этом ничего не знала! До тех пор, пока, три месяца назад, ко мне не пришла одна акушерка… И сказала, что у нее есть секрет, который она хочет мне продать.
«Боже мой, — прошептала я, — вот оно что»…
— Ты что-то сказала? — спросила Зазорина.
— Я сказала: и звали ее Елена Петровна Куркина!…
— Ты ее знаешь?!
— Нет…
Я решила не вдаваться сейчас в подробности — всему свой черед.
Зазорина посмотрела на меня внимательно, но тоже ничего спрашивать не стала. Загасив окурок, она встала, сделала несколько шатких шагов по своему кабинету и остановилась спиной ко мне, оперевшись руками о стол. Потянулась к графину, налила в стакан воды.
— Тебе дать? — спросила, не оборачиваясь.
— Нет.
