Рундштедта было стремительным и успешным, если бы он, грамотный военный разведчик, понял, что наступил действительно тот самый перелом в войне, о котором трубил Геббельс, тогда, решил он для себя, Коля и Вихрь будут переданы им гестапо. Берг понимал, что это, конечно же, рискованно со всех точек зрения. Но он устал, смертельно устал в своей игре и поэтому временами стал поддаваться не разуму, но чувству.
Все определилось окончательно, когда после победных кинохроник, в которых были показаны пленные янки и смеющиеся немецкие «панциргренадирен», после ликующих речей Геббельса и Штрайхера Бергу попалось обращение Моделя к своим войскам, где он писал: «Нам удалось расстроить запланированное противником наступление на нашу родину». Этого для Берга оказалось достаточным, чтобы разум подсказал ему: последняя попытка сорвалась. Это было наступление отчаяния, но не силы. Этого еще не поняли солдаты, полковник Берг это понял. И сразу вызвал своего агента, которому была присвоена кличка Отто. Этим агентом был Коля.
— Вот что, — сказал Берг, когда они вышли на улицу, — передайте своему шефу, чтобы он не появлялся в городе. Его фотография есть в гестапо, его очень ищут, равно как и вашу радистку.
— Откуда у гестапо может быть фотография моего шефа? — удивился Коля.
Берг быстро глянул на него и понял — все понял: он достаточно долго работал в контрразведке против русских, чтобы уяснить то положение, в котором очутился шеф русской группы.
— Устройте мне встречу с вашим шефом, — сказал он.
Берг рещил, что, побеседовав с глазу на глаз, он укрепит свои позиции на будущее — разведчики понимают великое умение продавать и покупать тайны друг друга.
— Хорошо, — сказал Коля. — Устрою.
— Теперь дальше... Мы получили кое-какие данные о том, что ваши готовят наступление. Вы не в курсе?
— Нет.
— Вы передали своим данные о защитном вале по Висле — Одеру?
— А что?
— Ничего. Интересуюсь. Как вышли снимки?
— Снимки получились хорошие.
— Не сердитесь на меня, но в данном случае положитесь на мой опыт: эти снимки надо переправить вашим. По радио такие сведения выглядят иначе.
— Вы что, хотите предложить свою кандидатуру для перехода линии фронта?
— Скажите, подозрительность — национальная черта русского характера или благоприобретенная? — хмуро спросил Берг.
— Вы имеете в виду бдительность, по-видимому, — улыбнулся Коля.
— Нет, я имею в виду подозрительность, именно подозрительность.
Коля остановился и сказал:
— Полковник, вы не замечали, как приятно скрипит снег под ногами?
— Что, что?!
— Ничего, — ответил Коля, — просто я впервые за всю войну заметил, как это прекрасно, когда снег скрипит под ногами.
— У вас плохо с обувью? Я могу выдать сапоги.
Коля снова улыбнулся.
— Нет, — ответил он, — сапоги у меня хорошие. Спасибо.
— Чему смеетесь?
— Просто так... Это у меня иногда бывает.
— Сколько вам лет?
— У нас год войны засчитывают за три.
— Мало.
— Сколько бы вы предложили?
— Год за столетие.
— Полковник, мне нужен Краух, — сказал Коля внезапно.
Полквартала они прошли молча. Город, словно чувствуя нечто приближающееся, был затаенным, бело-черным, как в трауре.
— Это сложно.
— Я понимаю.
— Когда он вам нужен?
— Он мне нужен сейчас.
— Это сложно...
— Откуда у вас данные о том, что мы готовим наступление?
— То есть?
— Что это: авиаразведка, тактическая разведка или это данные из центра?
— Данным из центра я приучил себя не очень-то верить.
— Почему?
— Фантазеров много. И потом, они все переворачивают с ног на голову: как решит фюрер, как он оценит объективные данные, так и будет считаться всеми остальными.
— Это хорошо...
— Да?
— Конечно.
— Очень хорошо... Из-за этого «хорошо» вы сейчас в Кракове и я работаю на вас.
— Даже если б фюрер не ставил данные с ног на голову, все равно мы были б здесь...
— Вы — тактичный человек.
— Потому что не сказал о вас?
— Конечно.
— Все равно подумал, — сказал Коля. — Если по правде...
— Знаете, высшая тактичность заключается в том, чтобы говорить не все, о чем думаешь.
— Это — тактичность современности. Мы хотим, чтобы в будущем высшая тактичность человека заключалась как раз в ином: что думаешь, то и говоришь.
— Этого же хотел Христос.
— У Христа не было государства и армии — такой, как у нас.
— Занятно... Государство и армия во имя того, чтобы все люди говорили друг другу только то, что думают...
— У вас есть братья?
— Нет.
— А сестры?
— Нет.
— У меня тоже. Поэтому я особенно точно представляю себе, какими должны быть отношения между братьями.
— Боже мой, какие же вы все мечтатели...
— Нам об этом уже говорили.
— Кто?
— Был такой английский писатель Герберт Уэллс.
— Когда я увижу вашего шефа?
— Завтра утром.
Первый вопрос, который Вихрь задал Бергу, был о Траубе.
— Это для меня новость, — ответил полковник. — Я ничего об этом не знал.
— Как узнать подробности?
— Это невозможно. Гестапо нас к себе не пускает.
— Что можно сделать?
— Ничего.
