Роумэн снова закурил, сокрушенно покачал головой.
— Ну, режим, а?! Ну, проклятые коричнево-голубые бардаки! Ну, блевотные помойки... У вас и логика-то какая-то особая, нормальный человек не сразу ее поймет, такая она извилистая... Как могут жить государства с такой змеевидной логикой, отчего не развалятся?!
— Это мы пройдем в другой раз, — усмехнулся Штирлиц. — А теперь скажите мне, только без ненужных эмоций: женщина, которая живет у вас, огорчила вас фактом своей встречи с Кемпом?
Роумэн сделал две короткие, но очень глубокие затяжки и ответил:
— Даже не знаю, как поступить, доктор... То ли снова врезать вам в лоб, то ли признаться, что она работает против меня...
— Вот вы и начните отсчет с того момента, как ее к вам подвели, Пол... Вам будет легче понять, в чем вы могли провиниться перед теми, кто за вами смотрит...
— Как вы думаете, если Кемпу хорошо уплатить, он выполнит то, о чем его попросят?
— Ничего он не выполнит... И не надо ему платить, он не продажная шлюха... Вы правы, он был резидентом в Лиссабоне, он из касты... Он не перепродается... Таких людей нельзя
— Чьим должен быть приказ? Корпорации ИТТ? Она служит мне и без моего ведома там ничего не происходит...
— Вы действительно так думаете?! Или хитрите?
— У вас есть основания?
— Есть. Не вам служит ИТТ, а вы служите ей.
— Про это я достаточно читал у марксистских пропагандистов, доктор, не надо...
— Я вычислил это в тех документах, которые мне поручили рассортировать в архиве. Могу доказать.
— Докажите.
— Хорошо. Приезжайте завтра в ИТТ, я вам покажу кое-что. Но вы не ответили на мой вопрос...
— Отвечу... У нас есть время... На всякий случай запомните адрес... Это Грегори Спарк, из ОСС, он сейчас живет в Голливуде, «Твенти сэнчури фокс», четыреста двадцать восемь, Бивэрлиплэйс. Это если вы не сможете найти меня, но вам будет очень нужно передать мне что-то горящее. Запомнили?
— Да.
— А что касается побудительных причин, толкнувших меня на авантюру с укрывшимися наци... Какие-то вещи, связанные с практикой моей работы, я не имею права открывать вам. То , во что я вас зову — мое
— Милый мой человек, да ведь вам часы отпущены. Вы уже задействованы как обвиняемый, связанный с красными. И не просто обвиняемый, но тот, который работает в разведке государственного департамента и, следовательно, имеет доступ к совершенно секретным материалам. А кто в них заинтересован? Красные! Все эти Брехты и Эйслеры. Вы понимаете, что живете под гильотиной?
— Америка — не рейх, доктор.
Штирлиц жестко усмехнулся:
— Тогда зачем же интересоваться возможностью инфильтрации тоталитаризма нацистского типа в поры демократического общества?
— Я опубликую те материалы, которые хочу получить с вашей помощью, доктор... А это, видимо, достаточно страшные материалы... Кое-что я уже знаю... О тех наци, которых был вынужден привлечь на нашу службу... Я не имею права об этом говорить, но мне придется сказать об этом, если дело зайдет слишком далеко и они занесут топор над шеями Эйслера и Брехта... Два этих немца учили меня борьбе против Гитлера, они не просто великие художники, они солдаты одного со мною батальона...
— Кому вы скажете об этом?
— Людям.
— Соберете митинг?
— Есть газеты и радио.
— Сколько стоит хорошая газета, Пол? У вас хватит денег, чтобы купить газету? Или уплатить за час времени на Си-Би-Эс? Не будьте вы идеалистом, право.
— А кем прикажете быть? Материалистом, что ли?!
— Назовите это прагматизмом, не стану спорить.
— Фамилия Эйслер вам давно известна? О чем она вам говорит?
— Больше всего мне сказала ваша реакция на упоминание этой фамилии лондонским радио. Я видел, что с вами стало, когда вы прочитали телетайп о заседании Комиссии по антиамериканской деятельности...
Роумэн настойчиво повторил:
— До этого имя Эйслера было вам знакомо?
— Зачем вы задаете вопрос, ответ на который заранее известен?
— Тем не менее я хочу услышать этот заранее известный мне ответ.
— Как хотите... Только я отвечу по-своему... Я отвечу, что реальный фашизм начинается с того момента, когда государство называет врагами самых талантливых.
Роумэн снова скосился на Штирлица, удовлетворенно кивнул:
— Я тоже об этом подумал. А еще я подумал о том, что женщина, которая живет у меня, появилась незадолго перед началом дела Эйслера. И через семь месяцев после того, как я написал Спарку, как люблю Ганса Эйслера и его друга Бертольда Брехта и как благодарен им за то, что они помогали мне перед забросом в нацистский тыл.
— Ганц логиш53, — усмехнулся Штирлиц. — Этой прекрасной фразой в рейхе комментировали расстрелы тех, кто позволял себе смелость не любить Гитлера... Как долго намерены продолжать ваше личное
— До тех пор, пока не закончу.
— Хотите сказать, что ситуация безвыходная?
— Ну так что же тогда?
— Тогда надо искать вторую силу — в системе ваших американских сил, — которой будет выгодна ваша информация. Она должна помочь в своекорыстных целях... Я не знаю — борьба за президентство, схватка конкурентов, сами думайте, вы там живете, не я.
— Слушайте, ответьте, когда вы стали таким?
— Я был таким всегда.
— Нет, я имею в виду другое... Вы говорите как человек, который был в оппозиции к Гитлеру...
— А если я был в оппозиции к Гитлеру?
— Здесь, — Роумэн похлопал себя по внутреннему карману пиджака, — у меня есть такие документы, за которые вы бы отдали полжизни. Поэтому я спрашиваю еще раз: почему вас не повесили?
— Повезло.
— Кто это может подтвердить?
«Это может подтвердить пастор Шлаг, — подумал Штирлиц, — если только он жив. Но, подтвердив это, он неминуемо скажет, что я работал на русских...»
Риктер — II (1946)
Первые недели после встречи на улице с полковником Гутиересом (представился порученцем Хуана Перона) были полны томительного ожидания.
В который раз уже Риктер вспоминал разговор с Гутиересом, пытался воспроизвести целые предложения, искал в них какой-то особый, затаенный смысл, некоторые слова перепроверял по словарю —
