— Давайте, чего ж не обговорить. Вас как зовут?
— Это неважно. Мало ли как могут звать человека. Шарль. Или Магомет. Иван. Важно, что я пришел к вам с предложением. Я представляю американскую разведку и заинтересован в том, чтобы познакомиться с вами поближе. Я только что получил кое-какие данные из Вашингтона, связанные с вами и вашим прошлым. Присматривался я к вам довольно долго, пришлось поработать в немецких архивах, полнейший хаос; видимо, все-таки много документов погибло, но по фотографиям я пришел к выводу, что доктор Брунн и господин Бользен — одно и то же лицо.
— Слушайте, Магомет, — хмуро усмехнулся Штирлиц, но продолжить не смог, потому что человек вдруг переломился от смеха; смеялся он громко, заливисто, как-то по-детски; такое тоже трудно сыграть, подумал Штирлиц; у него глаза птичьи, а такие бывают у детей; глядя на то, как хохочет незнакомец, Штирлиц тоже улыбнулся, повторив: — Слушайте, Магомет, если вы все про меня знаете, то мне неудобно говорить, ничего не зная про вас. Мне за вчерашний день и сегодняшнюю ночь надоели игры. Хочу ясности.
— Будет ясность. Только сначала ответьте, куда вы исчезли с дороги?
— Сначала я выслушаю вас и в зависимости от этого приму решение: сказать вам правду или утаить ее.
— Нет, мистер Бользен-Брунн, у вас нет альтернативы, и права выбора вы лишены. Решать буду я, а не вы. — Гость достал из кармана конверт, подошел к дивану, протянул Штирлицу. — Поглядите.
Там были отпечатки пальцев, его пальцев; Штирлиц был убежден, что именно эти «пальцы» ему показывал Мюллер, когда привел в подвал гестапо и потребовал ответить на один-единственный вопрос: как эти «пальчики» могли оказаться на чемодане русской радистки; Штирлиц, однако, ошибался; отпечатки пальцев — как это явствовало из надписи на обороте — были копией из дела «Интерпола», заведенного двадцать третьего марта сорок пятого года в Швеции по делу об «убийстве доктором Бользеном гражданки Германии Дагмар Фрайтаг».
«Но это же фальшивка, — подумал Штирлиц. — Дагмар присылала мне телеграммы из Швеции».
Он достал из конверта еще одну фотографию: Дагмар в морге, с номерком на ноге; вспышки магния холодно отражаются в белом кафеле; бесстрастные лица полицейских; рядом с ними два человека в строгих черных костюмах.
— А это кто? — спросил Штирлиц, ткнув в черных пальцем.
— Толстый — германский консул фон Рибау. Второго не знаю... Рибау полагает, что этот человек из резидентуры вашего посольства, то, что немец, не сомневается. Мы его ищем. Найдем, это точно.
— Рибау подтвердил свои слова под присягой?
— По поводу чего?
— По поводу смерти фрау Фрайтаг.
— Посмотрите внимательно все документы, там есть заключение шведов. Мы были уверены, что вы захотите получить этот документ.
— Почему?
— Потому что я собрал на вас кое-какую информацию.
— Где она?
— В нашем досье. Хотите посмотреть?
— Естественно.
— Ладно, кое-что покажем. Ну, я жду ответа.
Штирлиц поднялся с дивана, подошел к умывальнику, ополоснул лицо, чувствуя омерзительный запах хлорки (водопровод ни к черту, трубы старые, а испанцы боятся инфекций, — память о чуме живуча, нет ничего страшнее массового мора или голода, потому что толпа становится неуправляемой), травят микробов, а потом глаза; растер лицо полотенцем, аккуратно повесил его на крючок, вернулся к дивану, сел, забросив ногу на ногу, и сказал:
— Меня подобрал на дороге работник вашего ИТТ мистер Кемп.
— Американец?
— Он представился немцем. Может, натурализовавшийся немец, не знаю. Вам проверить легче, чем мне.
— Мы проверим. Что он от вас хотел?
— Того же, чего и вы. Честности и моей дружбы.
— Я вашей дружбы не хочу. Я ею брезгую, простите за откровенность. Я очень не люблю нацистов, но мне поручили встретиться с вами, накормить вас обедом и поговорить обо всех ваших прежних знакомых.
— Зачем вы показали мне эти фальшивки? — спросил Штирлиц, кивнув на фотографии и заявление консула; посмотрев, он неловко бросил их на стол, они рассыпались, лежали веером, как новенькие игральные карты.
— Чтоб вы знали, как вас ищут. Я-то бы вас выдал трибуналу, честное слово, но мои шефы считают возможным использовать вас в качестве рассказчика... Они хотят услышать ваши рассказы о былом, понимаете?
— Понимаю.
— Если вы не согласитесь, пенять придется на себя.
— Выдадите трибуналу?
— После нашего разговора, — если он будет носить вербовочный характер — это уже невозможно.
— Что же тогда делать? Пиф-паф, ой-ой-ой, умирает зайчик мой?
— Что, что?
— Есть такая сказочка про бедного зайца, ее хорошо перевели на немецкий, а я постарался дословно пересказать на вашем языке...
— Дословно — не получится. В дословном переводе отсутствует личное начало, а без личности любое дело обречено на гибель.
— Верно.
— Что вам предлагал Кемп?
— Предлагал работу в ИТТ.
— В качестве кого?
— Переводчика.
— Хм... странно... Кто он такой?
Если у Кемпа воткнута аппаратура прослушивания, подумал Штирлиц, они будут иметь расшифрованный разговор к девяти утра, ребята умеют ценить время. Если же у него дома
— Немец. Как я. Вроде бы инженер...
— Давно он здесь?
— Спросите в ИТТ, возможно, он мне все врал.
— В ИТТ мы спросим, конечно же, только вот что странно: работу переводчика на этой фирме должен был предложить вам я, а никакой не Кемп. Где тут у вас телефон? У деда?
— Да.
— Я должен позвонить.
— Не будите своего шефа, еще рано... Рассердится...
— Шеф я. Будить намерен помощника. Портье понимает по-английски?
— А вы его сами спросите.
Человек снова переломился от смеха — он как-то внезапно переламывался, словно натыкался на невидимый шнур; продолжая беззвучно смеяться, вышел из номера, положив на стол еще один конверт.
Штирлиц раскрыл его: там лежал паспорт гражданина Никарагуа на имя Максимо Брунна с видом на жительство в Испании; триста долларов; визитная карточка, на которой было имя Эрла Джекобса, Мадрид,
