— У меня есть пуро, — сказала Клаудиа. — Я дам тебе пуро после кофе.
— Я их терпеть не могу, честно говоря. Угощай ими тех, кто любит крепкий табак.
— Зачем ты меня обидел?
— Я? Нет, я и не думал обижать тебя. Я тоже очень хочу быть таким, какой есть. Поэтому сказал, как подумал, а не то, что должен был ответить привычно воспитанный кабальеро.
— Ты будешь приезжать ко мне?
— Да.
— Часто?
— Не знаю.
— Ты и раньше никогда не отвечал определенно, Эстилиц.
— Это плохо?
— Тогда — очень. Мне ведь тогда было тридцать и поэтому я считала себя молодой, а в молодости все хотят определенности, чтоб обязательно в церковь, а потом дети в доме, много детей, а потом, а потом, а потом... То-то и оно... Высшая определенность как раз и заключена в неопределенности, постоянная надежда на то, что вот-вот случится чудо.
— Удобно. Когда ты пришла к этому?
— После того, как получила массу предложений на определенность... Да и вот этот Роберт Харрис... Такая определенность хуже одиночества, ведь если вдвоем, но тебе с ним плохо, тогда даже и мечтать ни о чем нельзя... Отчаянье, крушение надежд, раннее старение, да еще в стране, где развод запрещен по закону...
— Разрешат.
— Никогда. Где угодно, только не в Испании.
— Разрешат, — повторил Штирлиц. — Так что если возникнет пристойное предложение — соглашайся.
Женщина допила свое вино, очень аккуратно поставила бокал, словно боясь разбить его, и спросила:
— Я могу тебе чем-то помочь?
Штирлиц долго молчал; вопрос застал его врасплох; ответил неохотно, словно бы противясь самому себе:
— Может быть... Недели через две я вернусь. Или ты приедешь ко мне. Хорошо?
— Да.
— Надо позвонить на вокзал, узнать, когда последний поезд на Мадрид.
— Не надо звонить. Я уже отправила туда Хосефу. Она сейчас вернется. Последний поезд уходит на рассвете. Пойдем, я положу тебя, а то как бы снова не упал под стол, у тебя совсем больные глаза.
— Пойдем, — сказал Штирлиц. — Только разбуди меня, ладно? А то я не смогу уснуть. Я должен вернуться в Мадрид, понимаешь? Должен. Хотя я не хочу туда возвращаться, если бы ты знала, как я не хочу этого...
...Через неделю в Бургос придет бразильский историк ду Баластейруш. Он поселится в отеле «Принсипе пио» и заявит в полицейском участке, куда его любезно пригласят перед тем, как дать вид на жительство сроком на сорок пять дней, что тема его работы, заказанная университетом Рио-де-Жанейро, называется «История домов Бургоса, построенных до начала XIX века».
Такого рода объяснение вполне удовлетворит отдел по регистрации иностранцев; Баластейруш вдохновенно углубится в свое дело, начнет делать выписки из старинных проектов, копировать чертежи, фотографировать фасады наиболее интересных зданий, листать домовые книги, в том числе и ту, где была фамилия Клаудии.
По возвращении в Мадрид (лишь оттуда отправлялся самолет за океан) он передаст Полу Роумэну данные о том, что, в период с августа 1936 года по январь 1938-го в апартаментах сеньоры Клаудиа Вилья Бьянки, работавшей в ту пору в особом отделе генерального штаба армии каудильо Франко, проживал подданный «Великой Римской империи германской нации», дипломированный инженер Макс фон Штирлиц, родившийся 8 октября 1900 года, паспорт SA-956887, выдан рейхсминистерством иностранных дел 2 мая 1936 года в Берлине, на Вильгельмштрассе, 2.
Проверка, проведенная с помощью мадридских
На запрос, отправленный в Вашингтон по поводу того, чем занимался особый отдел генерального штаба в Бургосе в конце тридцатых годов, ответ придет определенный и недвусмысленный: контрразведывательной работой среди иностранцев, аккредитованных при генерале Франко.
Роумэн — I
Когда от парка Ретиро едешь вниз к Сибелес, надо обязательно прижиматься к фонтану, если ты намерен повернуть в направлении к Аточе, а ему надо было попасть именно туда, потому что Роберт Харрис, упившийся прошлой ночью до положения риз, просил Пола заехать за ним в отель «Филипе кватро» и пообедать вместе, — «у меня синдром похмелья, мир не мил, спасайте, Макса все еще нет в ИТТ, я умираю».
Роумэн сразу же позвонил в ИТТ: ему сказали, что доктор Брунн уже работает в архиве, от сердца отлегло — не сбежал, и он отправился в Харрису — англичанин того стоил.
Время не поджимало, Харрис точного срока не назначил, поэтому Роумэн, зная безумный нрав испанцев — только дорвется до руля, и сразу что есть мочи жмет на акселератор, камикадзе какие-то, а не водители, — чуть что не прижимался к гранитным плитам; задолго до светофора начал плавно притормаживать, лучше потерять две минуты, чем опоздать на два часа, если стукнешься с кем-либо; когда он ощутил резкий удар и машину вытолкнуло на пешеходную линию (слава богу, пешеходы еще не ринулись переходить улицу), стало невыразимо обидно: если б хоть в чем нарушил правила, и хотя «форд» застрахован, теперь надо ждать полицию, здесь ужасно дотошно оформляют протокол, совершенно не жалеют время, на это уйдет не менее часа, будь ты неладен, бешеный кабальеро!
Однако за рулем старенького «шевроле», взятого, как оказалось, напрокат, сидел не кабальеро, а девушка. Она выскочила из машины, схватилась за голову и закричала:
— Какого черта вы ездите, как старая бабка?!
— Какого черта вы носитесь, как псих? — в тон ей ответил Роумэн, открыв дверь «форда», но из машины не вылез.
Девушка была вся обсыпана веснушками, нос — вздорный, глаза голубые; длинные, черные как смоль волосы казались париком, она прямо-таки обязана быть блондинкой.
«Наверное, скандинавка, — подумал Роумэн. — Совершенно тот тип женщины, который мне нравится, и снова веснушки, прямо как по заказу».
— Что мне делать в этом чертовом городе?! — бушевала девушка. — Я не знаю их языка, что мне делать?!
— Платить мне деньги, — ответил Роумэн, — и убираться отсюда подобру-поздорову, пока не приехала полиция. Здесь за нарушение правил сажают в участок.
— Как я поеду?! — продолжала бушевать девушка. — На чем?! Да вылезете же вы, наконец, из своей чертовой машины! Что, у вас бронированная задница?! Я радиатор разбила!
Роумэн вылез; нос «шевроле» действительно был разбит всмятку.
— Надо толкать к тротуару, — сказал Роумэн. — Платите за то, что помяли мой бампер, тогда помогу.
— Еще чего! Это вы мне платите! Вы резко затормозили, поэтому я в вас врезалась.
— А может, я это сделал нарочно? Хотел получить с вас страховку. Откуда вы знаете?
— Как вам не стыдно! Помогите же мне!
Роумэн посмотрел бампер своей машины, помят был не очень сильно, но без полицейского протокола мастерская вряд ли возмется чинить по страховке, потребует платить наличными, хотя можно
