– Как? – спросил Скунс, помолчав.
– Плохо, – отозвался Меньшов. – В живот из «ТТ». Много крови потерял. И ожоги… около пятидесяти процентов, бензиновые…
– Вытащить надеются?
Бывшим напарникам незачем было друг перед другом лукавить, и Бешеный Огурец ответил:
– Практически нет. – Подумал и добавил: – Катю, может, поэтому к нему и пустили.
Скунс покачал головой и вытащил из кармана миниатюрный «Псион». Положил рядом сотовый телефон. Достал гибкий кабель и подоткнул один конец к разъёму «Нокии»…
Бешеный Огурец протянул через стол руку и осторожно опустил крышечку, выключая крошку- компьютер. Скунс вскинул голову, и Огурец молча кивнул в угол, где тихонько шуршали на холостом ходу несчётные мегагерцы и гигабайты.
Скунс довольно долго смотрел ему в глаза. Потом сказал:
– Спасибо, Санек.
Сел за клавиатуру электронного чудища, перекинул с «Псиона» какие-то файлы и взялся за работу.
«Дорогой дон Педро! Моё вечное почтение, кабальеро…»
На сей раз послание не будет выписывать в мировой сети звериные петли, хороня следы и скрываясь от возможной погони. Оно кратчайшим путём улетит прямо к южным берегам Карибского моря, в солнечный портовый город на реке Магдалена.
«Приношу тысячу извинений за то, что так долго молчал, и всемерно спешу сообщить, что отныне считаю „Тегу“ Луиса Альберто Арсиньегу де лос Монтероса своим заклятым личным врагом…»
Оно будет запечатано тем двойным нераскрываемым шифром, при виде коего дона Педро, невзирая на обстоятельства, мгновенно извлекут отовсюду.
«Который, несомненно, заслуживает скорейшего избавления от бремени бытия…»
С деловых переговоров. Из-за карточного стола. Из женских объятий…
'Я только решусь попросить вас авансом об одном большом одолжении. Пусть, если угодно, это составит весь мой гонорар за работу. Как я слышал, в ваших благословенных Богом краях добывают Balsamum peruvi-апит, он же Balsamum indicum nigrum, он же Opobalsamum liquidum[43]. Дело в том, что мой близкий друг получил сегодня ожоги, которые врачи считают смертельными. Я очень хочу спасти этого человека. Скунс'. Компьютер стиснул письмо до невидимой плотности, снабдил его маскирующей оболочкой и за долю секунды выстрелил в сеть.
Чтобы добраться в Колумбию, электронному письму даже при самых благоприятных условиях нужно время. Там его расшифруют, прочтут и примут решение. И опять время, потребное, чтобы ответ долетел обратно в заснеженную Россию, в город Санкт-Петербург…
А вот было ли время у Саши Лоскуткова, этого не знали ни Скунс, ни Бешеный Огурец. Они просто сидели и ждали. Их этому не требовалось учить.
Они не разговаривали друг с другом и света по-прежнему не зажигали, только экран компьютера ярко переливался в углу, да в окно (сквозь которое снаружи ничего нельзя было рассмотреть) проникали лучи уличных фонарей. Потом экран погас, экономя энергию и люминофор, и остались лишь фонари. Тогда Скунс вздохнул и со стуком поставил на стол бутылку «Синопской»:
– У тебя сын, говорят… Поздравляю.
– Спасибо.
– Как назвал?
Бешеный Огурец усмехнулся:
– А ты догадайся.
Поднялся, открьи шкаф и вытащил два стакана. Немного помедлил. Убрал стаканы назад. Открыл другой шкаф и откуда-то из глубины извлёк гитару в чехле. Очень, очень давно он не брал её в руки…
Скунс молча наблюдал за ним. Потом скрутил пробку, хлебнул из горлышка и пододвинул бутылку Бешеному Огурцу. Тот тоже глотнул раз или два и принялся подтягивать струны.
Бешеный Огурец пел очень тихо, словно молился. Время от времени он поглядывал на Скунса. Скунс молчал.
На последнем куплете Скунс негромко принялся подпевать, и Бешеному Огурцу показалось, что давнишняя песня стала звучать не так безнадёжно.
Ответ из Колумбии пришёл через три с половиной часа. «Querido amigo! Памятуя о нашей с вами ничем не запятнанной дружбе, я был весьма удивлён, что вы завели какой-то странный разговор об одолжениях и, того хуже, об авансах и гонорарах. Впрочем, amigo, я списываю ваши слова на то несомненно угнетённое состояние, в котором вы, должно быть, сейчас пребываете из-за прискорбного несчастья, постигшего вашего друга, и не сержусь. В любом случае я рад сообщить, что упомянутое вами находится уже в воздухе. Я лишь рискнул присовокупить от себя немного кашалотовой амбры, которую, по
