обнаружат на нём и следы крови, и фрагменты вполне чётких «пальчиков», но это потом, а тогда им предстояло ещё вернуться в Победное и забрать оттуда девчонок, и только к утру завершился такой долгий путь назад в Питер, и всё это время в морге больницы постепенно остывало тело Сергея…
В общем, Антон очень ждал встречи с Семёном, но тут ему суждено было разочарование. Крутая команда, одетая и – для постороннего глаза – снаряжённая так, как положено для легкомысленного выезда на природу, – грузилась в обшарпанный микроавтобус «Фольксваген». Бритоголовому парню с внешностью законченного бандюги что-то говорила белокурая красавица секретарша. Командир Катя вышла из эгидовской двери в обществе двух больших псов, и те с неторопливым достоинством запрыгнули в автомобиль – оба без намордников и поводков… И только рыжего гиганта нигде не было видно. Антон закурил и, внезапно забеспокоившись, повернулся к Плещееву:
– А… Семён где же? Часом, не приболел?.. Ему самому питерский климат был явно противопоказан. Чуть потерял бдительность, и насморк опять тут как тут.
Сергей Петрович посмотрел на его сигарету с жадной тоской недавно бросившего курить.
– Нет, что вы, – ответил он рассеянно. – Просто у него сегодня другое задание. Всякие текущие дела… рутина, знаете ли… Надо же кому-то, извините за выражение, и работу работать…
«Мерседес» цвета мокрый асфальт, снабжённый новенькими номерами, не теми, что «давно и неправда» на Выборгской трассе, миновал ворота участка и почти бесшумно покатил по утоптанному песку безлюдной в этот час улицы. Виктор Расплечин – бывший тихвинец Плечо – двигал на железнодорожную станцию, в круглосуточный магазин за выпивкой и харчами. Уже в третий раз. Жратву им вообще-то должен был доставлять Поляков, но пидор-Андрюха как свинтил в город, так больше и не показывался, ну и не лечебным же голоданием без него заниматься?.. Вылазку в магазин они со Сморчком предпринимали еженедельно, разыгрывая в карты, кому ехать. Все три раза выигрывал Плечо. Это было хорошо. Сморчку он не доверял.
Лучше всего было бы мотаться за жоревом вместе, но не получалось. Румянцеве-Верхнее стояло на горке (оттого так и называлось), а железная дорога проходила в низине. Ближайший ретранслятор сотовой сети был, видно, не близко, и «труба», кое-как фурычившая в посёлке, на станции не брала уже ни под каким видом. Поэтому один из двоих волей-неволей должен был торчать «дома» и ждать новостей.
«Мерседес» был, как положено, с кондиционером, но после Сморчковых духов Виктору всё чудился неприятный запах в салоне, и он приспустил оконное стекло. Внутрь немедленно залетела крупная и вполне чумовая осенняя муха. После того, как она в пятнадцатый раз с противным гудением пронеслась у Виктора перед носом, он оставил попытки выгнать тварь обратно в окно, схватил с правого сиденья кстати подвернувшуюся газету и с первой попытки хлопнул настырную летунью о лобовое стекло. Муха упала перед ним на Торпедо и осталась лежать. Притормозив, Плечо с отвращением подцепил её всё той же газетой, чтобы выбросить вон. Не получилось: муха скатилась прямо ему на брюки и затерялась под ногами на коврике. Виктор длинно выругался, с тоской вспомнив двухкомнатную на Энергетиков, где откроешь кран – и льётся вода, и в туалет на другой конец участка впотьмах не надо бежать, и электричество по выходным не вырубают, как здесь… Он всю жизнь прожил в городе и так называемую природу уважал лишь как место, куда ездят на шашлыки. Дачный быт с сортиром на улице, неработающей баней и такими вот мухами сидел у него, прямо скажем, в печёнках…
Как, собственно, и Игорёшка-Сморчок.
Когда проторчишь с кем-нибудь в четырёх стенах почти месяц, этот кто-то даже из лучшего друга способен превратиться во врага. А если он и другом-то особым никогда не был?.. Плечо время от времени ощущал жуткий позыв своротить Сморчку рожу на сторону, скрутить его в три узла, заставить вылизать давно не мытый пол языком. Самое смешное, что осуществить желаемое Виктор мог в полсекунды. Даже безо всякого каратэ. Но! Подобного Сморчка если уж бить, так надо убивать насовсем и закапывать в погребе, поскольку иначе можно среди ночи дождаться гвоздя в ухо или ещё чего похуже. Такой уж гадёныш.
Между прочим, зависали они на этой хреновой даче именно из-за Сморчка. После идиотского столкновения с «Жигулём» того деда на Приморском шоссе (и, главное, весьма дорогостоящей починки – а денег нонеча было очень не густо!) он Игорёшку за руль почти не пускал, водил машину в основном сам. Только знать бы, где упадёшь, – соломки бы подстелил. Плечо столько раз прокручивал в памяти те
несколько минут на дороге возле порожнего коневоза, что сам перестал как следует понимать, где всамделишные воспоминания, а где – дорисованное услужливым воображением. Вот он тормозит послушный «Мерсюк», и сукин кот Игорёшка выскакивает из ещё движущейся машины, чуть не падает, но выпрямляется – и со всех ног чешет туда, где швед-водила оттаскивает от запертого прицепа явно ополоумевшего жокея. Сморчок подскакивает к ним… и с налёту, со всего маху бьёт мелкого сучонка в живот кулаком. После чего тот…
Стоп! Плечо знал, что Сморчок редко куда ходит без самодельной чертилки. Тихвинская братва держала спортзал, где и тренировалась, по всем правилам молотя друг дружку и безропотные макивары, но Сморчку боевые искусства оказались до фонаря. Вот скорчиться под ногами – ай, больно, прости, дяденька, больше не буду!.. – а когда победитель отвернётся, побрезговав, или, ещё лучше, протянет руку помочь побитому встать, тут-то Сморчок ему сыпанёт песочку в глаза и заедет в пах ногой. А то и перо вставит под рёбра. Сзади, исподтишка…
Так вот – спрашивается в задачнике: когда Сморчок выскакивал из «Мерседеса», не было ли у него чего-нибудь в приготовленной для удара руке? Например, остро отточенной спицы с кольцом на конце?.. Игорёшка, естественно, клялся, что нет, но Плечо не верил ему. Он, кажется, даже припоминал короткий взблеск металла, тут же упрятанного в ладонь… Вправду припоминал – или «кажется»? Может, фантазия помогала?..
Плечо напрягал память, стараясь как можно отчётливее воссоздать зрительную картину, но чем больше усилий прикладывал, тем меньше был в чём-либо уверен. А ведь от этого так много зависело. Может, ему всё-таки померещилось, и, значит, зря они со Сморчком «лежали на тюфяке»?.. Может, на самом деле ничего не случилось?
…Ну а если случилось? Если чертилка в кулаке имела всё-таки место, а значит, была пущена в ход?..
Ой, давить надо таких Сморчков. В детстве причём. Чтобы «ай!» – и сразу на небеса, в ангелочки. А ещё лучше – посредством аборта…
Тем не менее Виктору убивать Сморчка не хотелось. И не то чтобы его на старости лет (через месяц Плечу должен был сравняться тридцатник) одолело излишнее уважение к чужой жизни. Просто… 'Не убивай – и тебя не убьют.
Забыл?!.' – сказал ему на прощание тихвинский лидер Андрей Журба, и Плечо навсегда запомнил его чужое лицо. Дело было после того, как на улице Типанова сгорел автобус и в нём – пятеро малолеток, называвших Виктора сэнсэем. И завывающая «Скорая» увезла эгидовского мента, Лоскуткова, ко всем чертям в ожоговый центр, и каков красавец он вышел оттуда, если вообще вышел, вот что интересно бы знать. И хотя прямым виновником той, теперь уже давней, истории Плечо вроде бы не являлся… Всё понятно, такие запутки с «Эгидой» были Журбе ни к чему…
Вот и Виктору совсем ни к чему была бы история с жокеем, если, конечно, предположить, что ему не привиделось и Сморчок не просто ударил – пырнул. И подавно не нужен был труп Сморчка, зарытый в подвале. Ох, не убивай – и тебя не убьют… Плечо чувствовал, что и так балансирует на краю. А он хотел жить. Долго. Счастливо. По возможности денежно…
Виктор недовольно покосился на ветровое стекло, на котором покойная муха оставила кровянистый мазок, и неожиданная мысль посетила его. Когда-то по телевизору показывали полудокументальный фильм о том, как воспринимают окружающий мир всякие там насекомые-кошки-собаки. Ему запомнился эпизод, где было про мух. Для них, оказывается, время течёт совсем иначе, чем для человека. Вот муха ползает по столу, среди кофейных чашек и сладостей, и на неё замахиваются газетой. Человеку собственное движение представляется почти мгновенным, но с точки зрения мухи проходит целая вечность. Газета опускается медленно-медленно и совсем не опасно, и есть прорва времени, чтобы очень даже не спеша взлететь со стола – и полюбоваться с безопасного расстояния, как переворачивается задетая чашка, как тягучей неторопливой волной выплёскивается из неё жидкость…
