Санькин.
На самом деле никуда ты, понятно, не улетел.
Ты подкараулил его, когда он гулял по пляжу один. Антон Андреевич не узнал тебя и задумчиво прошёл мимо. «Санька», – сипло сказал ты ему в спину. Он сделал ещё два шага, потом дёрнулся, словно его ударило током, и обернулся. Ты стащил зеркальные очки и смотрел на него, сидя на белом пластиковом топчане. У тебя было новое лицо. И переменившиеся, вылинявшие глаза.
«Алёшка! – сказал твой бывший напарник. – Алёшка! Скунсик…» Шагнул к тебе, словно собираясь обнять. Остановился. Отвёл глаза. И заплакал.
Сам он был почти прежний. Даже не растолстел.
Ты похлопал по топчану рядом с собой. Санька сел, высморкался и вздохнул. «Давай, – сказал он. – Я, в общем, знал, что ты живой и придёшь. Я сразу все бумаги выправил. Им…» – и мотнул головой в сторону розовевшего на вечернем солнце фасада гостиницы.
Ты мог сделать одно прицельное движение указательным пальцем, и Антона Андреевича Меньшова нашли бы скоропостижно скончавшимся от сердечного приступа. Он понимал это не хуже тебя.
«Как жил, как там наши? – спросил ты. – Как Дрозд? Как Лоскут, салажонок?» Санька стал рассказывать. Он говорил коротко, не стараясь оттянуть время. «Сам-то как?» – спросил он, изложив то, что ты большей частью знал и без него. Ты усмехнулся: «А я, Санек, теперь вольным художником… Про дочку Тарантино слыхал?»
Санька хотел восхититься, потом опустил голову и сказал:
«Я не буду брыкаться. Только сделай доброе дело… в общем… чтоб Ленка не догадалась. Хорошо?»
«Один вопрос, – сказал ты. – Ты тогда нарочно промазал ?»
Он покачал головой.
«Нет. Ты сам сдвинулся».
Ты почувствовал, как заболело внутри, там, где в сантиметре от сердца прошла когда-то Санькина пуля.
«Врёшь! – сказал ты, давая ему шанс. – С того расстояния ты мухам на лету яйца отстреливал!»
Он спросил:
«Мне как – встать? Или лечь?»
Ты сказал:
«Иди, Санек».
Он смотрел на тебя непонимающими глазами, и ты терпеливо повторил:
«Иди, Санек. Девчонки соскучились».
Шагов десять он не оглядывался, ждал, когда же ЭТО случится. Потом оглянулся, но тебя уже не было на белом пластиковом топчане. И вообще нигде на пустом, простреливаемом во все стороны пляже.
Ты шатался по берегу, пока солнце не коснулось воды. Тогда ты разделся, влез в океан и поплыл. Не торопясь поплыл прочь от земли. Просто вперёд и вперёд. Ты был очень хорошим пловцом, но любой пловец рано или поздно устанет. Или, что вероятнее, явится в поисках ужина любознательная акула. Интересно, почувствуешь ты её приближение?.. Или заметишь непорядок, только когда отхватит полтуловища?..
Ты смотрел вниз, в тёплую глубину, и совершенно спокойно думал о том, как нырнёшь, а на предельной глубине вдохнёшь воду. Ты поворачивался на спину и созерцал яркие тропические звёзды, медленно вершившие свой круг в небесах. Что-то кончилось в тебе. Наверное, жизнь.
Ты в который раз пытался думать о том, что было бы, если бы тебе повезло меньше и отдельные указания получил не несчастный Санек, а ты сам. Смог бы ты их выполнить?
А если бы смог, то хватило бы мужества потом жить? А что, может, и хватило бы. Может, тоже подобрал бы женщину с двумя чужими детьми.
Хотя кому теперь интересно, что было бы, если бы да кабы.
Акула так и не появилась. Акулы чуют страх и идут на него, а ты не боялся. В небесах было торжественно и чудно. Земля спала в сиянье голубом. А тебе было до того на всё наплевать, что постепенно стало неохота даже топиться.
Потом рассвело, и по жемчужному утреннему океану к тебе подплыли дельфины. Они были гораздо добрее людей. И гораздо разумней. Два гладких упругих бока мощно сдвинулись под тобой, выталкивая из воды. И повлекли тебя к далёкому берегу. До которого ты был вполне способен доплыть и без них. Но если бы не они, ты тогда вряд ли бы повернул.
Той ночью дядя Кемаль не мог уснуть часов до пяти: всё ждал звонка от ребят. Телефон так и не зазвонил, и в конце концов сын астраханского бахчевода задремал прямо в шёлковом домашнем халате и не разбирая постели. Благо кровать у него была такой ширины, что дядя Кемаль вместе с тапочками как раз укладывался поперёк. В его личных апартаментах, естественно, не было и намёка на аскетический колорит квартиры на Оранжерейной. Имидж имиджем, но в частной жизни он предпочитал комфорт европейского образца. Увы, отоспаться не удалось: почти сразу его разбудило прикосновение осторожной руки. Он открыл глаза, полагая, что настало утро и его будит телохранитель, но это оказался не телохранитель.
– Жалко балбесов, – тихо сказал ему седой человек, присевший на краешек трёхспального лежбища. – У них мозгов нет, чтобы думать. А у тебя есть. Тебя мне не жалко… Спокойной ночи, дядя Кемаль…
Он был одет в кожаную куртку и потрёпанные джинсы. Он не носил очков. У него были короткие волосы и спокойные светлые глаза, неопределённо-серые, как зола. И никаких признаков бородки или усов.
И тем не менее дядя Кемаль УЗНАЛ его. И наконец-то уяснил для себя, с кем разговаривал и торговался… Безо всяких посредников…
Дядя Кемаль успел понять и это и ещё многое, но воспользоваться плодами своих открытий ему уже не было суждено. Человек, сидевший с ним рядом, протянул руку. Твёрдый палец толкнул Кемаля Губаевича в грудь, в левую половину. Не очень сильно толкнул. Впрочем, бывшее Доверенное Лицо даже не пробовало защититься.
– Спокойной ночи, дядя Кемаль… – повторил Скунс. Поднялся, вложил что-то в ладонь лежавшему и притворил за собой дверь.
Тикали в углу старинные часы – Биг Бен, по размерам приближавшийся к оригиналу. Мягко светился матовый шар ночника. Ничего не происходило.
Кемаль Губаевич поднёс руку к глазам так осторожно, словно в ней была граната без чеки. Увидел стеклянный патрончик с двумя таблетками валидола, и вдруг ему стало страшно. Бисмаллахи рахманир ирра-хим!.. Он отшвырнул валидол и тяжеловесно вскинулся на локте, царапая пальцами телефонную трубку. Хоть и плохо представлял себе, куда станет звонить…
Перед глазами взорвалась чернота. Никогда прежде он не жаловался на сердце.
…Кто-то позвонил в отделение, и спустя всего несколько минут хмурые взъерошенные милиционеры извлекали из «Ауди» три комплекта мычащей, слабо шевелящейся биомассы. Спал, хотя и не очень естественным сном, телохранитель, вольготно раскинувшийся на кресле в гостиной Кемаля Губаевича Сиразитдинова. Катилась по Московскому проспекту неприметная «Нива».
ЧАСТЬ ЧЕТВЁРТАЯ
ЗАПОЛНЕНИЕ ПУСТОТЫ
