гимн, с триколором. И мы на броне...
— Нет, под этот гимн нельзя, не так поймут. Лучше уж под марш. — Кольцов пожал плечами, тяжело вздохнул. — А потом, танки ведь траками всю полосу испоганят. Да и шуму будет, вони... Нет, не пойдёт.
— Да? — расстроился генератор идей. — А может, снять траки-то? И шуму будет меньше.
Скудин с Кольцовым переглянулись.
— Ладно, — капитулировал Скудин. И тоже вздохнул. — Есть у меня массовик один... затейник. Ему придумать — раз плюнуть. Разрешите озадачить виртуоза?
Было отчего впасть в тоску. Три здоровых мужика, да ещё в погонах, а занимались, извините, фигнёй. Проблему решали. Вселенского свойства...
Прибыв к себе, Кудеяр первым делом вызвал Евгения Додиковича и без обиняков, прямо в лоб поставил ему боевую задачу
— Не беспокойся, командир, все будет сделано тонко. — страшно обрадовался Гринберг. — Встретим американцев по высшему разряду. Я сказал!
Чем-то он здорово напоминал Остапа Бендера, подряжающегося нарисовать агитационный шедевр.
— Ну и ладно, дерзай, — отпустил его Скудин, облегчённо вздохнул и сразу забыл об импортной делегации. Своих дел хватало. Однако скоро выяснилось, что делать эти самые дела ему предстояло в гордом одиночестве. Чёртов Гринберг мигом увёз всех на репетицию. И Бурова, и Капустина, и Ефросинью Дроновну. В неизвестном направлении. На казённом бронированном авто...
Американцев встречали на следующий день в Пулково-2. Простенько и со вкусом. Вначале прямо к трапу направились Буров и Ефросинья Дроновна. Чинно, степенно, с чисто русским достоинством. Глеб передвигался на четвереньках. Он был наряжён бурым лесным медведем. В шкуре, с клыками, когтями и хвостом. Выглядел, кстати, Глеб нисколько не смехотворно. Натурально выглядел. Даже страшновато — пока в глаза не посмотришь. Фросенька была одета, что называется, на грани фола: а-ля царевна Лебедь. Но, как и Глеб, соответствовала образу идеально. Она несла огромный пшеничный каравай. Никакой не муляж и не ширпотребовскую безыдейную булку, а самый настоящий каравай, с крепенькими румяными рожками, — очередной шедевр тёти Ксении.
— Здрасьте вам, гости дорогие, — певуче сказала Фросенька и поклонилась в пояс с завидной грацией, а Буров зарычал. При этом он чуточку не рассчитал, и Сара Розенблюм с профессором О'Нилом на всем серьёзе собрались ретироваться в свой «Боинг». О, эти русские! А их-то убеждали перед полётом, что в России на улице медведя не встретишь...
— Ну, Скудин, ты даёшь... — Чекист в белых кедах задышал и побледнел под цвет своих тапок. — Этак и международный скандал раздуть можно. Топтыгин-то чего ревёт у вас? Не кормлен, что ли?..
— Не гулян, — с непроницаемым видом пояснил Иван, а тем временем откуда-то чёртом из табакерки вывернулся Гринберг — весёлый, о сабле, в кармазинном кафтане, рысьей шапке и лиловых зарбасных штанах. С приговором, с переплясом, с балалайкой в руках... Да не один! С девицами- душеньками-красавицами — Колеттой, Полеттой, Жанеттой, Жоржеттой и Мриэттой, наряжёнными в мини-юбки, кофты-марлевки и пикантные кокошники.
— Во поле берёзка стояла!!! — затянул Гринберг и послал американцам воздушный поцелуй, а девушки-красавицы повели хоровод и стали подпевать: — Люли-люли стояла, некому берёзу заломати...
— Oh, that's better! — отреагировали американцы, побороли стресс и начали дружно сходить по трапу. — What a song! What a boy! A real kazak...[5]
— Ну слава Богу. — Чекист в белых тапках просиял, высморкался и в шутку погрозил Скудину пальцем. — А ты шалун, шалун. Телки-то у тебя небось того... огуляны...
Однако Скудин не отреагировал. Он смотрел на группу иностранных гостей, которые, забыв о всяческом церемониале и этикете, с воплями радости ринулись к нему. Экс-преподобный Браун и братья во Христе Хулио, Чарли. Бенджамин и Родригес-младший. Только не в милотях [6], не в сутанах, не в рубищах и не в веригах. Во всем блеске американских парадных мундиров.
— Иван, брат наш! — вскричали они хором. — Ты теперь один в поле воин?
— Как это один? — оскорбился Скудин и поманил пальцем. — Ап!
Сейчас же к нему подтянулись Буров (уже не на четвереньках), Гринберг (без балалайки) и Капустин (в фуражке с васильковым околышем). Экс-отец Браун вдруг заговорил о погоде:
— Здесь у вас все же лучше, чем в яме с дерьмом, но чертовски разгулялись ветра. Давно не припомню подобной болтанки. У нас, впрочем, «индейское лето» тоже было паршивым...
Кудеяр сразу же как-то нутром почувствовал, что «паршивость» «индейского лета», оно же бабье, объяснялась не только дождями.
Между тем выяснилось, что американцы и в самом деле успели вовремя. Небо очень быстро, прямо на глазах, затянули тучи, ясный полдень сменился натуральными сумерками. Повеяло ледяным холодом, словно где-то распахнулся чудовищный морозильник... В стылой, ощутимо плотной полутьме закружились белые, тающие на лету мухи.
— И здесь то же... — ни к селу ни к городу пробормотал бывший Браун. По-английски пробормотал, но Иван понял. Другое дело, железного негра внезапным холодом было не прошибить, а вот остальные члены делегации с явной тревогой поглядывали на небеса. Ни дать ни взять прикидывали, не привезли ли они с собой на хвосте через океан нечто такое, с чем успели очень неприятно познакомиться дома.
Когда американцы, унося с собой благоухающий каравай, уже забирались в специальный автобус, Кудеяр придержал Брауна за руку и глазами указал в сторону города. Браун оглянулся. В семи километрах от них тяжёлые клубящиеся тучи подсвечиваю явственно видимое трепещущее радужное сияние.
— Это... оно? — помолчав, почему-то шёпотом спросил негр.
Скудин молча кивнул...
— Ну конечно, были некоторые недоработки, но в целом молодец, — похвалил Кудеяра чекист в белых тапках. Попытался сально посмотреть на бедра Ефросиньи Дроновны, но та подарила его таким «рублём», что он как-то сразу усох и бочком, бочком направился к машине, пернатой от антенн. Буров рыкнул вслед, и дверца очень быстро захлопнулась.
Врёшь, не возьмёшь!
Иван со своими из аэропорта поехал в институт. И самым первым, кого он встретил ещё на парковке, был профессор Звягинцев. Лев Поликарпович не ездил встречать американцев — а что ему их было встречать, ведь Шихмана с Беллингом самолёт на этот раз не привёз... Звягинцев был облачён в старомодную, весьма жидкую по наступившей погоде куртку, и в первое мгновение Скудину при виде учёного стало попросту холодно. Однако потом он заметил, что куртка была расстёгнута чуть не настежь. Профессор натурально не замечал внезапного похолодания — шёл к арахисовому «Москвичу» походкой низвергнутого монарха, отбывающего в изгнание. Верные сподвижники молча топал рядом и по бокам — Альберт, Веня и Виринея. Они не провожали профессора, а уходили с ним вместе. И только у одной Виринеи в уголках зелёных глаз мерцало затаённое ехидство игрока, до поры до времени придерживающего в рукаве козырного туза.
Замыкал шествие Кот Дивуар. Вот он взял короткий разбег, вспрыгнул на плечо Виринее и поплыл, балансируя пушистым хвостом...
— А пошло бы оно все к чёртовой матери, Ваня, — с ходу ответил профессор Кудеяру на невысказанный вопрос. И махнул рукой куда-то за левое плечо, в сторону директорского кабинета. — У нас тут, изволите видеть, революция. Вернее, дворцовый переворот. Руководство сменилось. Так решила Москва. Академик Пересветов уйден... представьте, по болезни... а на его место назначен...
— Опарышев, — проворчат Иван.
— Джабба Хатт[7]... — вполголоса уточнил Алик.
