наобум святых, уповая на четверых экстрасенсов и имея весьма туманные планы. Рабочая гипотеза номер один рисовала им репрессированного учёного (Звягинцев, дабы сохранить ясную голову, изо всех сил гнал мысль об отце), сидевшего в пресловутой шарашке. Ну а где в условиях Ленинграда могла помещаться таковая? На большом, хорошо охраняемом оборонном заводе. На Кировском? Нет, там с одного конца танки латали, а с другого от немцев отстреливались. Наиболее подходящим местом показался завод «Арсенал» за Невой, на соответствующей набережной. Между прочим, в двух шагах от знаменитых «Крестов»...
Туда и решено было отправиться. А там, если экстрасенсы кого-то запеленгуют, — действовать по обстановке. Вплоть до силовых методов.
Вот такой расклад... Тем не менее Льва Поликарповича не покидала уверенность, что этот головотяпский рейд сквозь классическую мрачную и морозную блокадную ночь должен был положить на весы мироздания некий кирпичик. Очень важный кирпичик. Ещё знать бы — какой?
Истинно сказано: хочешь насмешить Бога, расскажи Ему о своих планах. В эту ночь работникам «Арсенала» не пришлось ни гоняться за «диверсантами», ни впадать в гипнотический сон. Пришельцы из будущего не добрались не то что до моста через Неву — даже не выехали на Литейный.
Оконные стекла в джипах держали приспущенными, поэтому крики и шум, донёсшиеся из-за угла какой-то улицы почти перед самым проспектом, услышали сразу. Кричала женщина, причём так, словно у неё отнимали последнее. Виринея решительно повернула руль...
...И Лев Поликарпович увидел нянечку тётю Тосю, которую пытались усадить в кузов полуторки два молодца в полушубках.
— Не поеду без них!.. Дети же, дети!..
В кузове плакали воспитательницы. Третий военный, видимо начальник, размахивал вытащенным из кобуры пистолетом. В вороте полушубка мелькали майорские «шпалы»...
...Все сошлось! Звягинцев понял, что оказался свидетелем эвакуации своего собственного детского дома, её самых страшных минут, когда спецвоспитанников едва не оставили на верную смерть. Закопчённый, с пустыми глазницами окон дворец напротив был обиталищем привидений и домовых. «Ну ничего, сейчас подъедут те две машины и...»
Он покосился в окно на второй джип и, холодея, вдруг понял, что машины УЖЕ ПОДЪЕХАЛИ. Те самые, мощные, негромко мурлычущие. Несущие на гладких крышах перламутровые блики луны...
Женщины в кузове полуторки загомонили громче, тоже стали кричать что-то о детях, которых немыслимо бросить.
Виринея пристально посмотрела на Скудина. Скудин прислушался к матерному монологу военного с пистолетом, тихо зарычал и полез наружу. Следом за его дверцей начали хлопать другие. Гринберг, Боря, Глеб, старшина Фросенька, Джозеф Браун, Веня, Алик, Кратаранга, Женя Корнецкая... Лев Поликарпович задохнулся, промазал мимо рта «Изокетом», торопливо выбрался из джипа и шагнул следом за молодёжью.
Полковник Скудин и майор Хомяков сошлись посередине.
— Кто такие?! Прочь немедленно! Пристрелю!..
«А вот кто я такой». Кудеяр представился и предъявил полномочия по-простому: ни слова не говоря, отправил собеседника в глубочайший нокаут. Без каких-то особых затей, наотмашь, тыльной стороной кисти... Но с такой чудовищной силой, что майору потом еле склеили вдребезги разнесённую челюсть, а зубов не смогли вернуть даже позднейшие протезисты. И это помимо капитального сотрясения мозга, которое, в общем-то, всего через год и поставило на его карьере жирный косой крест.
Обмякнув, Хомяков-старший вяло привалился к переднему колесу грузовичка... Тётя Тося воспользовалась моментом и оттолкнула одного из державших её. Второй дёрнулся было к кобуре, но встретился глазами с пушистой белой собакой. Очень большой, очень умной, очень красивой — и смертельно опасной, как готовая прыгнуть змея. Рука не кончила движения и тихо-тихо отползла подальше прочь от оружия.
...А потом приехавшие на джипах выстроились цепочкой и передавали из рук в руки невесомых, закутанных во что попало детей, и Звягинцев, подхватывая очередной едва шевелившийся кулёк, тщетно пытался рассмотреть лицо и понять, которым же среди них был он сам.
— Который?.. Который?.. Который?..
Вот и весь завод «Арсенал», вот и все биолокационные планы по розыску спасителя человечества. Все развеялось и померкло при виде детей, которых надо было спасать. Пришельцы из будущего, марсиане, ангелы в камуфляже проводили тарахтящую полуторку по городским улицам до самого места сбора автоколонн, уходивших на Ладогу. Потом повернули назад, и тут завыли сирены. Где-то ложились на крыло адские железные птицы, нёсшие смерть.
Виринея вдавила в пол педаль газа, безошибочно выбирая дорогу, Гринберг не отставал. В какой-то момент Льву Поликарповичу показалось, будто цепочка гулких разрывов совпадала с их собственной траекторией, — упустив жертву, Ананке-Неотвратимость хлестала полотенцем, пытаясь достать тех, кто отважился над Ней посмеяться. Они вылетели на угол Жуковского и Восстания ровно в тот момент, когда впереди, ближе к Литейному, тяжело ухнул взрыв, обративший буквально в труху помещение спецприюта. Гороскоп, составленный фон Траубергом, не подвёл.
— Держись!.. — пронзительно закричала Виринея. Второй джип пристроился справа, притёрся к самому борту, в окна уже высовывались крепкие и цепкие руки.
Не было времени затягивать стропы, оставалось полагаться только на силу человеческих мышц. Джипы синхронно взревели, взлетая на мёрзлую осыпь, как на трамплин, Лев Поликарпович успел увидеть обрыв, разверзшийся непосредственно перед капотом...
...И машины поглотила яркая вспышка, воспринятая немногими свидетелями как очередной разрыв. Через секунду поблизости в самом деле упала фугасная бомба, и осыпь не выдержала. Надломленные перекрытия заскрежетали и подались, поползли чуть прихваченные стужей завалы битого кирпича, взвилась цементная пыль пополам с потревоженным снегом... Со стороны дело выглядело так, будто злополучные автомобили подхватило взрывной волной и зашвырнуло в руины, да там и засыпало. Только обломков почему-то никто потом не нашёл.
Где-то здорово булькнуло
КрАЗ-260, натужно пыхтя, без особой спешки двигался по улице Броневой. Уже после экспедиции в Фаюм прикормленные историки сообщили Семёну Петровичу, что «администрация» древнеегипетского владыки вкупе с самим монархом по-тогдашнему называлась «Пер-о», что и породило при посредстве еврейского языка привычного нам «фараона», а означало сие выражение ни много ни мало... «Большой дом»[54].
Кончив хохотать, Папа решил узреть в этом совпадении указующую руку Судьбы. Пустяк, но благодаря ему отпали последние сомнения. Хомяков твёрдо вознамерился навестить деда.
Хотя, собственно, холера с ним, с дедом-то. Внука интересовал чемодан.
Небеса над городом жили своей собственной жизнью, очень мало сообразуясь с календарным временем года и суток. КрАЗ тяжело переваливался, одолевая форменные надолбы, в которые ночной мороз превратил недавнюю слякоть, часы на руке Семена Петровича показывали половину шестого утра, но за смотровыми щелями кабины вместо кромешного январского мрака разгорался нежно-розовый, вполне июньский рассвет. И где разгорался? На северо-западе.
«Тьфу, пропасть. — Без пяти минут римский цезарь все более брезговал этим городом, этой страной, неудержимо катившейся в тартарары. — Италия... пинии... тёплый ветер над Тибром...»
КрАЗ затормозил перед опущенным шлагбаумом.
— В кузове посмотри, — привычно бросил Макарон хмурому сержанту, подошедшему спросить пропуск.
К его немалому удивлению, вместо столь же привычного «Петя, порядок, пропускай...» раздалось непреклонное:
— Документы!
