— Ну как же! — Тетушка буквально расцвела. — Борис! Я Бориса Оттобальдовича с тех времен помню, когда он еще не был первым секретарем Тарасовского горкома партии. Да-да, бывали времена, когда и он не слишком гордый был. А теперь только слышишь — польская кровь, немецкая кровь, чешская кровь… Спеси во всех более чем достаточно появилось. А Борис Оттобальдович…
— Мне кажется, тетушка, ты ведешь националистическую пропаганду, — иронически заметила я. — Что еще за польско-чешская кровь?
— Ну как же! Фамилия-то у него какая:
Бжезинский. Из графов, польской шляхты предок был. А отчество — Оттобальдович, немецкое. И по отцовской линии у него чешская примесь есть. Он, помнится, любил пиво чешское и, когда его пил, все подмигивал и говорил, что это в нем чешская кровь играет. Я с ним познакомилась, когда мне лет семнадцать было. Погоди, — спохватилась вдруг тетушка, — а как же так выходит, что Бжезинский — тесть Эллера?
Ведь, если мне не изменяет память, они чуть ли не одногодки.
— Вероятно, да. Только Леонард Леонтьевич твой хваленый — кобель, каких поискать. У него, по- моему, только русских жен штук пять или шесть было. А еще были шведка, американка и даже японка, кажется. Причем я только официальных жен считаю.
— Ну уж ты, Женя, скажешь, — засомневалась тетушка. — По твоему счету выходит, что у него чуть ли не десять жен было, так, что ли?
— И это не учитывая любовниц. Впрочем, человек он творческий, ему постоянно нужен стимулятор вдохновения… — Я пожала плечами. — Вот вчера он меня, вероятно, тоже использовал в качестве стимулятора. Только недолго. Я все-таки предпочитаю более молодых мужчин.
— Эллеру, если не ошибаюсь, около пятидесяти? — уточнила тетя Мила.
— Да, где-то так, — согласилась я.
— Ну вот что, Женька, — произнесла тетушка назидательно, — если ты увидишь Эллера еще раз, все-таки возьми у него автограф. А лучше купи его книгу — он, кажется, издал автобиографию, — и пусть он на ней распишется. Ладно?
Я снова пожала плечами:
— Это уж как получится. Может, ты его сама увидишь. На какой-нибудь презентации.
Тетушка заерзала в кресле и проговорила:
— Значит, Эллер женился на дочери Бориса Оттобальдовича? Так-так, понятно. Наверное, она молодая?
— Ничего не знаю, — сказала я и повторила по слогам: — Ни-че-го не зна-ю. Если ты так хорошо знакома с этим Бжезинским, то должна сама знать, сколько лет его дочери.
Тетушка тяжело вздохнула и произнесла:
— Да дело в том, что это могла быть и моя дочь.
— Что, прости? — резко повернулась к ней я.
— Я ведь два года встречалась с Борисом Оттобаль.., с Борисом. Он меня лет на пять старше.
— Значит, сейчас ему лет шестьдесят.
— Да. Он тогда меня даже с родителями своими познакомил. Представляешь, я — простая студентка, живу в институтской общаге, а Борис приглашает меня к себе в гости. Его отец, Оттобальд Бжезинский, — генерал КГБ, руководил местными чекистами. Мать — холеная такая, лощеная, не работала. А по тем временам в домохозяйках могли себе позволить сидеть лишь жены крупных военных, от полковника начиная, и крупной партноменклатуры. Представляешь? Твой отец, мой брат Максим, тогда в лейтенантах ходил, а мой друг — сын генерала КГБ. Помню, пришла я к ним домой, они в центре, на Бахметьевской, в четырехкомнатной квартире жили, а там — ох! Белая кожаная мебель, стенка югославская, посуда чешская, техника… В общем, все!
Я просто онемела. А великосветские манеры мамаши Бориса меня просто убили. Для нее положить вилку не по ту сторону тарелки было как уголовное преступление. А я с перепугу вилку от ложки отличить не могла и нож в левую руку взяла… Она потом сказала Борису: дескать, милая девушка Мила, но нам не пара. Она так и говорила: нам. Ну а что я хотела? Все равно не допустили бы.
Борис, правда, гордый был, говорит: «Все равно по-своему сделаю, буду жить с ней в коммуналке, а вас не послушаю». Да гордость гордостью, а балованный он с рождения был, балованный, капризный, ничего делать толком не умел, да и зачем ему было самому что-то делать? Над ним с пеленок мамушки- нянюшки носились. Так что, даже если бы с ним поженились, ничего бы не вышло.
— Понятно, — кивнула я, — мезальянс.
Да ладно тебе, тетушка, что было, то прошло. У них, у этой знати, замкнутое общество, чужих туда не пускают.
— Это точно, — отозвалась она, — да я и не жалею. Поздно жалеть. Ладно. Пойдем лучше завтракать. Я блинчиков с мясом понаделала. Идем, Женя.
Но аппетитных блинчиков с мясом, до приготовления которых тетушка большая мастерица, я отведать не успела. Только мы уселись за стол, как зазвонил телефон. Тетя, как всегда, сама взяла трубку. Дело в том, что я никак не сподоблюсь приобрести аппарат с определителем номера, поскольку говорить хочу далеко не со всеми, кто звонит. Вот тетя Мила и выступает в роли живого определителя номера и плюс автоответчика.
— Да, слушаю, — услышала я теткины слова. — Квартира Охотниковых, вы не ошиблись. Евгению Максимовну? А кто ее спрашивает?
Я усмехнулась: въедливая тетушка никого не допускает до моей персоны, не разведав все от и до. Кстати, для особо заветных друзей у меня имеется сотовый, чтобы миновать цензуру в лице любезной Людмилы Прокофьевны.
В этот момент из прихожей, где она говорила по телефону, раздались грохот, звон разбитого стекла… Привыкшая мгновенно реагировать на авральные ситуации, я вскочила из-за стола и ринулась на шум.
Что за чепуха? Уж не ворвался ли к нам пьяный сантехник дядя Гриша из соседнего подъезда, который постоянно принимает нашу квартиру за свою. Однажды он даже взял ключи у тети Милы и собрался сделать с них копию. Тетушку он, понятное дело, принял за свою жену, а она была так растеряна его мамаевым наскоком, что ключи отдала. Пришлось мне идти к нему и разбираться, отбирать ключи, хотя дядя Гриша сам толком не помнил, сколько дубликатов сделал…
Нет. Зря я грешила на сантехника дядю Гришу.
Посреди прихожей стояла только растерянная тетушка. В одной руке она держала телефонную трубку, во второй — башмак, при посредстве которого она, видимо, и повалила полочку для обуви. На полу валялся разбитый телефонный аппарат.
— Тебя, — ошеломленно выговорила тетя Мила.
Я взяла у нее трубку и приложила к уху.
В трубке стояла глухая тишина. По всей видимости, аппарат раскололся так основательно, что связь прервалась.
Я вырвала провод из телефонной розетки и бросила испорченный телефон в мусорное ведро.
— Что случилось-то? — спросила я у по-прежнему остолбенелой родственницы. — Кто меня спрашивал?
Она открыла было рот, но тут зазвонил другой аппарат, располагавшийся в зале. Не дожидаясь, пока тетушка выйдет из столбняка, я сняла трубку:
— Да!
— Доброе утро, Евгения Максимовна, — пророкотал в трубке бархатный баритон со смутно знакомыми нотками. — Побеспокоил? Соединение как-то странно оборвалось.
— Да нет, ничего. А кто это говорит?
— Говорит Леонард. Если более конкретно — Леонард Леонтьевич Эллер. Мы познакомились вчера в клубе. Вы помните?
Ах, вот оно что! Теперь понятно, почему тетушка учинила невольный разгром в прихожке. Наверное, когда она услышала имя звонившего в ответ на свой строгий допрос, то непроизвольно
