проживает на даче в окрестностях Петербурга.
Если о своей семье Черубина рассказывала весьма неохотно, то свою внешность она описала во всех подробностях, так что все без исключения «аполлоновцы» с готовностью бы признались в любви этой девушке с бронзовыми кудрями, бледным лицом и ярко очерченными губами со слегка опущенными уголками, хотя ни разу в жизни ее не видели. Так, Николай Гумилёв с полной уверенностью в своих словах заявил, что он уже предчувствует тот день, когда сумеет покорить сердце бронзовокудрой колдуньи. Максимилиан Волошин выучил наизусть все стихотворения Черубины. Вячеслава Иванова привела в невероятный восторг искушенность столь молодой особы в «мистическом эросе». Образ таинственной незнакомки лишил покоя даже всегда сдержанного Константина Сомова, который буквально умолял Маковского: «Скажите ей, что я готов с повязкой на глазах ехать на острова писать ее портрет! Даю честное слово не злоупотреблять доверием и не пытаться узнать, кто она и где живет». Но от столь лестного предложения Черубина отказалась.
В наиболее затруднительном положении оказался Маковский, которого все в один голос обвиняли в том, что он сознательно скрывает информацию о молодой и талантливой поэтессе, для того чтобы повысить интерес читателей к своему журналу. Как же иначе, ведь только он один слышал голос Черубины, разговаривая с ней по телефону, и читал ее письма. Маковский же не в силах был это отрицать, потому что полюбил ее любовью пылкого и сумасбродного юноши. При одном только упоминании ее имени его глаза загорались страстным пламенем. Однако Черубине постоянно удавалось ускользать от него. В одном из очередных писем в редакцию поэтесса сообщила, что навсегда уезжает в Париж, чтобы принять монашеский постриг. Доведенный до отчаяния этим известием Маковский думал, что ему уже никогда не удастся с ней встретиться, но вскоре узнал, что Черубина осталась в России. В другом письме она жаловалась, что смертельно больна, но, выздоровев, доводила его до исступления, рассказывая об увлечении своим кузеном-португальцем, сеньором Гарпия де Мантилья. Недаром говорят, что любовь слепа, ведь только слепой мог не заметить скрывавшегося в этом странном имени подвоха.
Было ли то сознательным шагом или нет, но Черубине удалось заинтриговать петербургское общество и вызвать невероятный интерес к своей персоне. На всех приемах и поэтических вечерах только о ней и говорили. Загадочная личность молодой поэтессы и ее необычные стихи произвели в обществе невероятный фурор. Но тайне вскоре суждено было раскрыться.
В одну из холодных ночей ноября, после поэтического вечера, проходившего на квартире Вячеслава Иванова, сотрудник «Аполлона» Иоханнес фон Гюнтер отправился провожать молодую поэтессу Елизавету Ивановну Дмитриеву, которая прославилась довольно меткими пародиями на Черубину. Однако не это обстоятельство заставило Гюнтера плестись через весь город за этой далеко не прекрасной девушкой. На вечере он стал случайным свидетелем разговора Дмитриевой с Гумилёвым. Елизавета Ивановна говорила о странных вещах, смысл которых и стремился узнать Гюнтер: «Во мне словно два разных человека. Я живу то одной, то другой жизнью. Мне кажется, все это закончится безумием. Ведь мой двойник существует на самом деле. Мы бываем в одних местах, ходим по одним и тем же улицам. Я боюсь с ней встретиться: если это произойдет, мне кажется, я умру. Или она».
Вдруг Дмитриева, как будто угадав ход мыслей Гюнтера, призналась, что Черубина де Габриак – это она. Гюнтер был сражен наповал этим неожиданным заявлением. У него в голове не укладывалось, чтобы эта плотная, невысокая, с чахоточным румянцем на лице учительница подготовительного класса гимназии была той «бронзовокудрой колдуньей», в которую заочно были влюблены чуть ли не все молодые русские поэты. Вне себя от возмущения, Ганс заявил, что она просто-напросто ревнует Гумилёва к Черубине. Но Дмитриева, пропустив мимо ушей эти слова и ухватив Гюнтера за рукав пиджака, говорила: «Хотите знать, как все было? Я скажу, но обещайте мне, что вы будете молчать». Не дождавшись ответа опешившего спутника, она продолжала: «Мы ехали третьим классом до Феодосии. Все время остановки, долгие стоянки. Три дня пути. Все путешествие я помню как дымно-розовый закат, и мы вместе у окна вагона. Он называл меня Лилей и говорил, что это имя похоже на звон серебряного колокольчика. А я звала его Гумми – не любила имени Николай».
31 мая 1909 года Елизавета Ивановна и Гумилёв приехали в Коктебель к Максимилиану Волошину. В его доме собралось много гостей. Был там и Алексей Толстой со своей женой. Все ходили в горы, загорали, плавали морем в пещеру, которую Волошин окрестил «входом в Аид», читали стихи. Гумилёв писал тогда стихотворение «Капитаны», которое решил посвятить своей Лиле. Еще в Петербурге он предложил ей стать его женой. В Коктебеле снова заговорил на эту тему. Дмитриева не знала, что ему ответить. Еще недавно она страстно любила Гумми, но известие о том, что в нее влюблен Волошин, внезапно погасило эту любовь.
Волошин был старше и мудрее Гумилёва с его кричащей мужественностью, под тенью которой он стремился скрыть присущую ему природную застенчивость. Елизавета Ивановна вдруг осознала, что Николай, даже женившись на ней, навечно останется юношей, и не только в своей поэзии, но и в жизни. Гумми требовал, чтобы Дмитриева была совершенной во всем: он критиковал ее стихи, смех, жениха-инженера, к которому ревновал до глубины души.
В противовес Гумилёву Макс Александрович Волошин ненавидел насилие во всех его проявлениях, поэтому не пытался ее переделать. Вскоре Гумилёву пришлось уехать из Коктебеля, увозя в Петербург обиду и дописанных «Капитанов».
В детстве Елизавета болела туберкулезом легких и костей, поэтому на всю жизнь осталась хромой. Говорят, что туберкулез способствует обострению чувственности, и действительно, все события в своей жизни она воспринимала с необычайной остротой. Так и Волошин стал для нее не просто учителем, а богом, словам которого она внимала беспрекословно и тщательно исполняла все его советы.
Волошин говорил ей: «Чтобы стать настоящим поэтом, надо прежде всего выдумать себя». Эта фраза вдохновила поэтессу на создание стихов о прекрасной недоступной инфанте. В конце лета Макс и Лиля приехали в Петербург с твердым намерением опубликовать ее стихи в «Аполлоне».
Хотя все считали поэтический вкус Маковского поверхностным, сам он был человеком возвышенным и аристократичным. В своем кабинете он желал видеть лишь элегантных барышень, а однажды попросил у Волошина совета на тот счет, не потребовать ли от сотрудников журнала приходить на работу в смокингах. Вряд ли хромая учительница смогла бы привлечь внимание Маковского, даже если бы ее стихи были по-настоящему гениальными. Просить протекции у Гумилёва Елизавета Ивановна не решилась, к тому же ей было известно, что он пытается настроить редакцию «Аполлона» против Максимилиана Волошина.
Воспользовавшись советом Макса, который считал главным на пути к признанию необычность формы и стиля, Дмитриева решила послать стихи под псевдонимом, для которого было взято имя одного из персонажей Брета Гарта – черного ангела, херувима. Макс с Лилей придумали необычный эксперимент: они создали идеальную женщину, воплощение совершенства, которая не могла разочаровать ни одного мужчину, потому что была всего лишь призраком.
Алексей Толстой догадывался о затеянной Максом и Лилей игре и советовал ее прекратить, не разглашая тайны. Сами они не один раз пытались прекратить мистификацию, но Лиля в самый последний момент не могла заставить себя отказаться от этой игры, которая льстила ее женскому самолюбию, ведь впервые в жизни она чувствовала себя любимой и желанной и признавалась, что вряд ли сможет обойтись без ежедневных телефонных разговоров с Маковским, который начинал ее боготворить.
Тем временем Волошин сделал Елизавете Ивановне предложение, но она нарочно тянула с ответом и при этом твердила, что он любит не ее, а созданную им Черубину. Гумилёв, который в душе был завоевателем, не мог отступить, не достигнув цели, поэтому снова и снова делал Дмитриевой предложение…
Гюнтеру Елизавета Ивановна показалась чудовищем. Ее признание он воспринял как стремление удержаться сразу на двух стульях. Ганс не собирался долго хранить тайну этой женщины, которую тщетно пытался разгадать весь Петербург. Недолго думая, Гюнтер отправился просить совета на этот счет у Михаила Кузмина, не одобрявшего не только культа Черубины, но и с величайшей подозрительностью относившийся ко всем представительницам женского пола. Алексей Толстой подтвердил истинность слов Дмитриевой, так что вскоре фантастическая история об идеальной женщине превратилась в банальную драму.
Известие о том, что Черубина – не заоблачная красавица, а всего лишь простая русская девушка, которая выдумала себя, чтобы получить признание, чрезвычайно встревожила Маковского. За то время, на протяжении которого им приходилось общаться по телефону, она стала близка ему своим талантом и умом, поэтому он решил, что ее внешность уже не имеет особого значения. Главное, чтобы она хотя бы отдаленно напоминала ему ту, другую, созданную его воображением. Однако эта надежда лишь усилила ожидавшее Маковского разочарование. Когда Дмитриева вошла в его кабинет, она показалась ему чрезвычайно уродливой. И в то же время ему стало бесконечно жаль Черубину. Как Елизавета Ивановна пережила этот миг встречи с ним, Маковский никогда не узнал. Да и нуждался ли он в этом?
Дмитриеву же ожидал еще один удар судьбы. От Гюнтера ей стало известно, что Гумилёв распространяет ужасные слухи о том, что якобы был с ней близок, а жениться на ней не собирается. Для того чтобы опровергнуть эту гнусную клевету, Елизавета Ивановна решилась на очную ставку с ним, но Гумилёв, всем своим видом показывая, что взбешен подобными обвинениями, хранил гордое молчание.
На следующий день в мастерской художника Головина, где собрались все сотрудники «Аполлона», которые должны были позировать для совместного портрета, между Гумилёвым и Волошиным завязалась драка, ставшая поводом к дуэли. Одним из секундантов Гумилёва стал Кузмин, а Волошина – Толстой. Они раздобыли где-то дуэльные пистолеты, на которых дрались дуэлянты начиная с пушкинских времен. Их фамилии были выгравированы на рукоятях. Гумилёв требовал стреляться с расстояния в пять шагов до смерти одного из дуэлянтов. Секунданты с большим трудом все же сумели уговорить дерущихся совершить по одному выстрелу с 15 шагов.
На рассвете назначенного для дуэли дня две машины выехали за город в направлении к Новой деревне. Дул обжигающий морской ветер. Автомобиль Гумилёва застрял в снегу. Пока машину вытаскивали на дорогу, он стоял в стороне. Волошин потерял калошу, которую долго искали в рыхлом снегу. Наконец добрались до места.
Когда Толстой, назначенный распорядителем дуэли, начал отсчитывать шаги, Гумилёв вдруг остановил его, заявив, что он «слишком широко шагает». Противников развели. Гумилёв сбросил шубу на снег и остался в сюртуке и цилиндре. Волошин стоял, широко расставив ноги, в пальто и без шапки.
При счете «три» Кузмин, не желая смотреть на убийство, сел в снег и прикрыл голову цинковым хирургическим ящиком. Тишину нарушил только один выстрел, который произвел Гумилёв, но он промахнулся. Пистолет Волошина дал осечку. Гумилёв потребовал, чтобы противник стрелял во второй раз. Опасаясь, что, не умея стрелять, он нечаянно убьет Гумилёва, Волошин не решался. Когда же он снова поднял пистолет, выстрела, как и в первый раз, не последовало. Лишь щелкнул курок. Для того чтобы остановить это бессмысленное действо, Толстой вырвал из руки Волошина пистолет и выстрелил в снег. Но Гумилёва и это не остановило, и он требовал третьего выстрела. Секунданты, посоветовавшись, это требование отклонили. На этом дуэль закончилась.
На следующий день желтая пресса на все голоса высмеивала безрезультатную дуэль двух «аполлончиков». Сразу же после дуэли Гумилёв уехал в Абиссинию, а спустя год женился на Анне Андреевне Горенко. Маковский вскоре тоже связал себя священными узами брака с бывшей супругой поэта Ходасевича. Волошин вынужден был покинуть Петербург, поскольку в обществе его не принимали, а поэт Саша Черный в одном из своих стихотворений назвал его Ваксом Калошиным. Елизавета Ивановна так и не стала его женой. Более того, навсегда с ним расставшись, она перестала сочинять стихи, очень долго даже не могла их читать. Поэтом ей стать было не суждено. Взамен двух вещей – любви и стихов, которые Черубина де Габриак считала святыми, у нее остались лишь их призраки.
Коко Шанель
Коко Шанель, известная во всем мире как Великая Мадемуазель, диктующая высокую парижскую моду, никого и никогда не допускала в святая святых – свою
