рассмеялась…
Перенесемся теперь на 6 лет вперед, в 16 июля 1828 года, в дом Прасковьи Николаевны Ахвердовой, крестной Нино. Девушка впервые увидела господина Сандро за столом и… словно огромная теплая волна накрыла ее с головой. Обед прошел как в тумане. Она не слышала ни болтовни Прасковьи Николаевны, ни серьезных рассуждений отца, а видела только эти горящие страстью глаза министра-посланника, восхищенно скользившие по ее утонченному лицу и стройной фигуре.
Да, за эти годы учитель сильно изменился! Он стал важным статским советником в орденах и лентах и с портфелем министра-посланника. Раньше Нино часто слышала, как отец говорил по поводу участи пленных, которые содержались у иранцев. А. С. Грибоедов разработал, а позже и заключил Туркманчайский мирный договор, по которому многие пленники были освобождены, за что правительство наградило его орденом Святой Анны 2-й степени с алмазными знаками.
Однако условия договора выполнялись не всегда или сопровождались целой кипой утомительных деловых бумаг. В дни, когда приходили тревожные депеши, отец постоянно раздражался и срывался на домашних по малейшему поводу. Нино и вовсе старалась скрыться с глаз. Она находила себе множество занятий, только чтобы не донимать родителей вопросами.
Нино очнулась, когда прислуга засуетилась вокруг стола с кофейными подносами. Она почувствовала, как кто-то робко коснулся ее руки. Обернувшись, она увидела господина Сандро, который знаками просил ее следовать за ним. Подумав, что он хочет, чтобы она села за фортепиано, девушка покорно пошла в гостиную, но здесь она услышала то, о чем не могла мечтать даже в самых смелых снах. Александр Сергеевич взволнованно поведал ей о своей давней пламенной любви, переросшей из трогательной привязанности учителя к ученице в страстную любовь-поклонение. Нина не знала, что ей делать: смеяться или плакать. Она едва услышала свое тихое «да», после которого Александр повел ее к родственникам и объявил о помолвке. Родные бегали, суетились, беспрестанно целовали ее и поздравляли.
Когда позже Софья Орбелиани, подруга Нины, просила рассказать о подробностях предложения, Нина смущенно потупилась и прошептала: «Не знаю, право же, не знаю! Как во сне! Как солнечным лучом обожгло!». Свадьба была поспешной, о чем в своем письме к канцлеру К. Нессельроде сообщал генерал И. Ф. Паскевич: «Вашему сиятельству, конечно, уже известно, что полномочный наш министр при Персидском дворе, статский советник Грибоедов перед отъездом своим в Персию женился на дочери генерал-майора князя Чавчавадзе, одного из значительнейших помещиков Грузинских, не испросив на то разрешения. „Вследствие чего обязанностью поставляю уведомить ваше сиятельство, что женитьба Грибоедова совершилась некоторым образом неожиданно и по соединившимся разным обстоятельствам, в особенности же по поспешности, с коей должно было ему выполнить Высочайшую Его Императорского Величества волю, дабы скорее прибыть в Персию, не могла быть отложена на дальнейшее время, – почему, по убедительной о сем Грибоедова просьбе, я принял на себя дать ему разрешение совершить сей брак. Почему прошу вас, буде вы изволите признать нужным, довести о сем до Высочайшего сведения Его Императорского Величества“.
Сладкое время нежности, упоительного счастья Нина помнила всю жизнь, а потом пришло другое – без Александра. Молодожены ехали в Эчмиадзин караваном. Лагерь разбивали только на ночь. Александр допоздна засиживался у неяркого огонька дорожной свечи или у костра, Нина в это время устраивала бесхитростный быт: накрывала на стол, раскладывала одеяла. Порой он отрывался от бумаг и долго следил за ее грациозными движениями влюбленными глазами, а как-то раз сказал, что ему «приятно привыкать к ее нежности: день и ночь у изголовья». Ведь он раньше проводил жизнь в путешествиях. Его мама была тяжело больна, а хозяйством занималась младшая сестра Маша, не испытывавшая к этому никакого желания. Постепенно в сердце поселилось чувство бесприютности и тоски.
Нина, неоднократно слышавшая истории о его кочевой жизни, старалась изо всех сил угодить мужу. Сетовать на то, что он засиживается за бумагами, она пока еще не осмеливалась, поскольку прекрасно понимала, что любимый занят очень важным и серьезным делом.
Однажды вечером Александр прочел ей набросанный на скорую руку отрывок: «Кто никогда не любил и не подчинялся влиянию женщин, тот никогда не производил и не произведет ничего великого, потому что сам мал душою… У женщин есть особое чувство, которое французы называют tact, этого слова нельзя перевести даже перифразой ни на один язык. Немцы перевели его как „разум чувствований“, это мне кажется довольно близко к подлиннику. Такт есть то же, что гений или дух Сократа: внутренний оракул. Следуя внушению этого оракула, женщина редко ошибается. Но оракул этот действует только в сердце, которое любит…»
Пока Александр читал, все время поглядывал на лицо жены, а она, затаив дыхание, слушала, боясь спугнуть вдохновение.
Нина вскоре почувствовала внутри зарождение новой жизни. Долгое время не решалась сказать мужу, ведь он все время переживал, как она переносит путешествие. В конце концов Нина сообщила ему о своей тайне. Он вздрогнул, по обыкновению, уронил пенсне, рассыпал бумаги из дорожного бювара. Она бросилась помогать, на что он погрозил пальцем и воскликнул, что она скачет, как коза. Тут Нина вспомнила наставления милой няни и звонко рассмеялась. Он улыбнулся в ответ, потом вдруг притянул к себе и спросил: «Если ты хоть вполовину любишь меня, как я тебя, милая Ниноби!». «Вполовину?! Почему? А быть может, я – сильнее?!» – тихо пробормотала Нина. В тот момент она ясно почувствовала, как невидимые нити связали их души навеки, возможно, это и было божественное благословение.
Наконец Александр и Нина прибыли в родительский дом. Матушка была счастлива, отец, как ни странно, все интересовался здоровьем дочери, просил ее беречь себя. Когда настала минута расставания, он прижал Нину к себе, что было ему не свойственно, поцеловал в лоб и перекрестил. Вытирая слезы, они медленно побрели к экипажу. Могли ли тогда князь и княгиня Чавчавадзе предугадать, что видят его в последний раз? Нина уезжала счастливой и беззаботной, домой она вернется уже в черном платье…
Согласно свидетельствам Мальцова, первого секретаря русской миссии в Тегеране, 30 января (11 февраля) 1829 года, после того как среди народа поползли слухи, что Мирза-Якуб, советник Грибоедова, – изменник, толпа из тысяч разъяренных мужчин, вооруженных кинжалами и палками, направилась к дому посла. Для того чтобы образумить фанатиков, Грибоедов выслал Мирзу-Якуба, которого толпа тотчас разорвала на части. Шах прислал на помощь осажденным в посольском доме генерала Хадибека с сотней воинов, однако народ уже было невозможно остановить. Выбежавший из дома Александр Грибоедов был встречен сотней камней, а затем его изрубили. Смерть величайшего поэта так и осталась неотмщенной. Несколько позже персидский шах прислал Николаю I редкий желтый алмаз весом 87 карат в знак примирения. Но разве можно искупить человеческую жизнь и слезы безутешной вдовы ценой камня?
По словам современников, трупы убитых в русской миссии вывезли за город, бросили в одну кучу и засыпали землей. Через некоторое время тело Грибоедова откопали и вывезли из Персии. По пути следования траурной процессии гроб с телом Грибоедова везде встречали с почестями, а армянские женщины возносили молитвы за упокой его души. По завещанию самого поэта его похоронили в церкви Святого Давида.
Через несколько дней у Нины, вернувшейся в Тифлис, начали возникать смутные подозрения по поводу участи любимого мужа. Уж как-то нарочито ласковы были окружающие! Когда ей сообщили о его смерти, все в ней словно перевернулось. Ребенка, которого супруги с таким нетерпением ждали, Нина потеряла. Позже она вспоминала: «Свыше моих сил поведать вам то, что я тогда испытала: переворот, происшедший в моем существе, был причиной преждевременного разрешения от бремени… Мое бедное дитя прожило только час и уже соединилось со своим несчастным отцом в том мире, где, я надеюсь, найдут место и его добродетели, и все его жестокие страдания. Все же успели окрестить ребенка и дали ему имя Александр, имя его бедного отца».
Когда Нина в сопровождении матери и родных шла по городу за медленно ехавшими гробовыми дрогами с балдахином, люди, встречавшиеся на пути, молча расступались и тихо шептали молитвы за того, кто когда-то «ворвался солнечным лучом» в жизнь Нины. Она же перестала чувствовать, жила словно по инерции, проклиная этот жестокий мир за то, что отнял у нее Его.
Со временем Нина пришла в себя. Она всегда тепло и сердечно откликалась на чужие беды, вкладывала большие суммы в благотворительность. Нина все также посещала музыкальные вечера и приемы, только появлялась она теперь всегда в черном вдовьем платье, за что ее называли «черная роза Тифлиса». Оно могло быть сшито по последней моде, из самого роскошного материала, но всегда было неизменно черным. Горячие поклонники ее с каждым годом расцветающей красоты не теряли надежды и стремились во всем ей угодить, а знакомые преклонного возраста при встрече почтительно наклоняли головы и считали за особую честь поцеловать руку. Для нее не являлось секретом, что многие молодые люди были готовы сделать что угодно, только чтобы она сказала заветное «да», но ее сердце молчало. Она не боялась во второй раз стать вдовой и испытать еще раз ту муку, поскольку понимала, что сильней боли, которую ей пришлось пережить в 1829 году, уже не будет. Просто она знала, что ее сердце уже не способно так же трепетать, как при встрече с Сандро.
Часто ночью Нине Александровне казалось, что муж зовет ее, что сама весенняя трава шепчет строки из письма, которые он когда-то ей написал: «Бесценный друг мой, жаль мне тебя, грустно без тебя, как нельзя больше. Теперь я истинно чувствую, что значит – любить! Прежде расставался со многими, к которым тоже крепко был привязан, но день, два, неделя – и тоска исчезала, теперь чем далее от тебя, тем – хуже. Потерпим еще несколько, ангел мой, и будем молиться Богу, чтобы нам после того никогда более не разлучаться!».
Нина Александровна Грибоедова умерла в июне 1857 года от холеры, которая свирепствовала в Тифлисе. Сорокадевятилетняя княжна наотрез отказалась уезжать из города и осталась, чтобы ухаживать за больной сестрой. На ее надгробном памятнике начертаны слова: «Ум и дела Твои бессмертны в памяти русских, но для чего пережила Тебя любовь моя?!».
Мария Волконская. Только истинная любовь способна приносить жертвы
Тот, кто хотя бы раз открывал учебник истории, наверняка помнит имя княгини Марии Николаевны Волконской, урожденной Раевской, жены декабриста, ставшей символом целой эпохи, воплощением героизма, преданности и жертвенной любви, на алтарь которой были брошены жизни детей и разлука с родными иблизкими.
Мать Марии Николаевны, Софья Алексеевна, была красивой, страстной женщиной, однако природный темперамент приходилось постоянно сдерживать: в юности перед строгой матерью Еленой Михайловной, а с замужеством – перед Николаем Николаевичем. В семье Раевских царил патриархат, домашние не смели даже сесть обедать без разрешения отца.
Всю жизнь Софья Алексеевна следовала за мужем-военным, поэтому дети с рождения воспитывались в скромных условиях гарнизонной жизни.
Тем не менее было бы неправильным утверждать, что семья вела такой образ жизни по необходимости. Естественно, что известный генерал, отмеченный многочисленными наградами, владел огромными имениями и мог нанимать для обучения детей лучших учителей, но тот дух, который царил в семье, чувства единения и глубокой привязанности держали всех вместе.
Старшая дочь Елена прекрасно говорила по-английски и читала в оригинале Шекспира, а младшая, прелестная Машенька, целыми днями музицировала под руководством итальянца, не жалевшего сил и времени, чтобы поставить голос, которым впоследствии восхищался весь высший свет.
В доме, наполненном веселым детским смехом, все обязанности были строго разделены. Старшие девочки помогали матери ухаживать за младшими сестрами. Лена следила за тем, чтобы у отца на рабочем столе всегда был горячий кофе, а Александр учил девочек рисованию и французскому, а также сопровождал их на прогулках.
