– Вы смогли бы это.
– Я могу с помощью хитростей и хлопот помешать им терзать друг друга и терзаться самим. Я могу на какое-то время помешать Луизе пить, и особенно не дать ее кризисам превращаться в столь ужасающую мелодраму, от которой всем делается дурно.
Как знать! Я могу, в крайнем случае, за несколько лет добиться того, чтобы Анри смирился со своим положением мелкого служащего, приучился к среднему достатку, гордился своей работой.
Вы меня видите в неплохой роли, верно? Я даже могу – как знать! убедить Мад выйти замуж за какого-нибудь славного типа, да еще при этом не вопить ему сразу же в лицо о своей собственной гнусности.
Луиза мало-помалу начнет меня ненавидеть, но будет беречь меня, чтобы самой не мыть посуду, и чтобы не слышать крика вокруг себя и чтобы однажды не остаться в одиночестве.
Дети не замедлят почувствовать ко мне неприязнь за те доверительные разговоры, которые они со мной вели и еще будут вести, когда дойдут до крупности или когда им просто захочется показаться значительными.
Я стану тетей Жанной, которая встает первом и ложится последней, которой можно все что угодно сказать и у которой можно все что угодно потребовав, а она всегда останется невозмутимой; позднее, если Анри или Мад обзаведутся детьми...
– Боюсь, что вынужден покинуть вас, – произнес доктор, вставая.
– Держу пари, что в субботу нотариус Бижуа тоже в конце концов прервал моего брата. Не бойтесь. Это не угроза.
– Моя профессия заключается в уходе за больными.
– Я знаю. Но поверх очков вы бросаете любопытный, хотя и стыдливый взгляд на мужчин и женщин – они ведь мужчины и женщины вопреки всему.
– Я пришлю за вами санитарную машину к середине дня. Мы вернемся к этому разговору в госпитале.
– Вы забываете, что я как неимущая окажусь в общей палате. Он взялся за дверную ручку, собираясь выйти.
– Во всяком случае... – начал было он, но прервал себя. – Нет! Я не хочу давить на вас. Увидимся там.
– Я была бы не прочь остаться, чтобы заботиться о тебе, Жанна. Но ты ведь понимаешь ситуацию так же хорошо, как и я? Обещай мне только, что ты присоединишься к нам. Я положила адрес в твою сумку. Там нет телефона. Тебе придется послать телеграмму, и Анри приедет встретить тебя на вокзал, он в двух шагах. Мад прижалась к тетке щекой и прошептала ей на ухо:
– Я люблю вас. Я хочу, чтобы вы приехали.
– До скорого, тетя, – сказал Анри, глядя из окошка отъезжающего с сундуками грузовика. Ворота едва успели закрыться, как появившаяся Дезире бросила с облегчением:
– Ну вот, дом опустел! И все, что в нем сейчас есть, вся эта мебель, безделушки, все эти приспособления, стоившие безумных денег и ради которых человек создает себе столько хлопот, – все это, так сказать, не принадлежит больше никому. Завтра начнут приходить, открывать шкафы, ящики. Я повидала такое у нас, потому что оставалась до конца и присутствовала на распродаже. Есть и такие люди, которые приходят, зная, что ничего не купят, просто из удовольствия.
– Что сказал месье Сальнав?
– У него вид собаки, потерявшей хозяина. Он продолжает – Бог знает зачем – корпеть над своими записями и беспокоиться по поводу их, словно он очень хочет опять выполнить задание чисто, без помарок. Ну а ты? Решилась?
– Еще не совсем.
– Какое-нибудь заведение, послушай меня! Самое плохое из них все же лучше, чем все остальное. Не слушай доктора.
– Откуда ты знаешь, что думает доктор Бернар?
– Да оттуда, что это видно по его лицу, мне знакомы такие люди. Я уверена, что у него дома нет ни пылинки, а у служанки нет даже одного свободного вечера в неделю.
– Дезире!
– Что ты хочешь?
– Ты помнишь тот шкаф?
– Шкаф с бутылками?
– Да.
– Ну и что?
– Не возражай. Не требуй объяснений. Луиза, должно быть, не подумала о нем. Ты мне говорила, что там оставались три полные бутылки.
– И ты хочешь...
– Чтобы ты принесла мне одну, да. За стаканом на кухню идти не надо. У меня есть стаканчик для чистки зубов.
– Ты действительно считаешь, что я должна это сделать?
– Да.
– А что скажут в госпитале, когда ты туда приедешь и они почувствуют запах?
– Они к этому привычны, иди!
– Ты требуешь?
– Требую. Не бойся. Она странно улыбалась, слушая шаги Дезире по лестнице.
– Дай! Я открою сама. У меня здесь больше опыта, чем у тебя. Принеси мне стакан, он в уборной. Ее давняя соученица по монастырской школе разочарованно и оскорбленно смотрела, как она все это проделывает, и все-таки удивление Дезире было не так уж велико после того, что Жанна рассказала ей о себе. Жанна произвела на Дезире впечатление, но только в начале, а теперь это прошло.
– Ты не добавляешь воды?
Это было весьма безобразное зрелище – лежащая в постели толстая женщина, которая крупными, обжигающими горло глотками пьет из стаканчика для чистки зубов и, поперхнувшись, вдруг начинает кашлять. Жанна знаками попросила подругу постучать по спине, минута страданий и сиплого дыхания сменилась наконец нормальным вздохом, и Жанна моментально обрела вновь свою непонятную улыбку:
– Так-то лучше.
– Ты же опьянеешь!
– Не знаю. С чего бы?
– Ты к этому и стремишься? Она не ответила. Потом все с тем же выражением безмятежности и в то же время откровенной иронии на лице она произнесла:
– Мне нужно принять решение, не так ли?
– Но ты хоть не поступишь, как твой брат?
– Точно нет. Лицо ее оживилось. Глаза влажно блестели.
– Думаю даже, что и в приют я не пойду. Она говорила сама с собой, и Дезире, должно быть, представляла сейчас для нее не более как черно-белый силуэт в солнечных лучах.
– Вы слишком уж сложные для меня люди.
– Послушай...
– Ну, разумеется, я тебя слушаю. Но мне нужно проверить, не пришла ли санитарная машина.
– Я к ним приеду через восемь – десять дней, как только смогу твердо стоять на ногах. Готова поспорить, что это произойдет даже раньше.
– Согласись, что ты самая обыкновенная, что ты боишься остаться одной.
– Нет.
– И не боишься даже умереть? Жанна продолжала улыбаться, и эта улыбка выводила Дезире из себя, у нее возник даже соблазн разозлиться из-за этой улыбки.
– Слишком много у тебя гордыни для приюта!
– Да нет же.
