Великое дело — человеческое общение!
Не прошло и недели, как мужественные подданные римского цезаря уже бодро лопотали по-русски, а бузулукчане, в свою очередь, успешно осваивали иностранные диалекты. Надо сказать, что лучше всего и тем, и другим давался мат. Нередко уже на бузулуцких улицах или в чайной можно было услышать из уст местного жителя жизнеутверждающее и сочное восклицание на латыни, смысл которого доходил до самого сопливого бузулукца. Легионеры уважали русский мат за краткость и экспрессию.
Административно осужденные, использовавшиеся на строительстве терм, часто негромко и протяжно пели песню, в которой русская грусть прочно сжилась с римскими географическими и политическими реалиями:
Колхозные бухгалтера задумчиво подсчитывали, сколько модий зерна соберут механизаторы по осени с каждого юнгера засеянной земли.
Строительство терм успешно завершалось. Уже протянут был водопровод от Американского пруда, где умельцы из районной строймеханизации приспособили для закачки воды электромоторы с поливальной системы «Фрегат».
Не обошлось в конце строительства и без конфузов. Бдительный манипул второй когорты Фобий Квинт углядел, что неутомимый прораб Бузулуцкой ПМК Виктор Власов часть кирпича, предназначенного для строительства терм, выгрузил во дворе своего дома. Не привыкший к российской вороватости манипул взял прораба за грудки и, ласково глядя в его побелевшие от страха глаза, выразился с краткостью истинного римлянина:
Виктор Власов торопливо закивал головой и в тот же вечер перенес кирпич со двора к строящимся термам вручную. Понимал — это тебе не родная милиция, допрашивать и акты составлять не станет, сделает, как обещал!
На открытие терм были приглашены первые лица района. Председатель исполкома Иван Акимович Волкодрало не скрывал своего восхищения — голубые бассейны с горячей и холодной водой, курящиеся благовониями ванны, столы, ломящиеся от яств, — все это действительно поражало воображение. При освящении терм был зарезан большой черных петух. Обезглавленная птица долго металась по залам терм, пятная голубой кафель кровью, и живучесть птицы была добрым предзнаменованием.
Первый секретарь райкома Митрофан Николаевич Пригода неторопливо разделся, почесывая рыжие волосы на груди, подошел к бассейну и окунулся.
— Умеют же черти! — отфыркиваясь, довольно вскричал он.
Восхитительно было после купания, завернувшись а простыню, лежать на мягких матрацах и, потягивая чуть подогретое и в меру разбавленное водой вино, вести светские разговоры с хорошими людьми! Нет, братцы, в этой невероятной и неожиданной оккупации были и хорошие стороны.
— Я тобя, Птолемей, понимаю, — сказал Пригода. — Цезарь там, долг поперед империей и все такое… Но и ты нас пойми! Цезарь твой далеко, а обком партии близко. Да узнает кто, что у нас по Бузулуцку римляне голышом разгуливают, тут такое начнется! Войска нагонят, милиции! И что ты со своими ножиками против бронетранспортеров сделаешь? Да они тебя на окрошку покрошат! Что такое бронетранспортеры? Черепах видел? Похоже немного, только из железа и на своем ходу. Нет, там у них внутри не рабы, там у них моторы, как у тракторов. Трактор ты уже видел? Во! И что ты с ними делать будешь? Мужики вы хорошие, слов нет, но и нас подставлять не надо! Мы тут, понимаешь, посовещались и решили, что будет лучше, если о вас вообще никто не узнает. А что народ? Народ, он, брат, тоже с пониманием, он молчать будет, народ наш. Точно тебе говорю, все будут молчать. У нас даже выражение такое есть — «народ безмолвствует». Конечно, будешь, понимаешь, безмолвствовать — кому охота в психушке париться? Но и вы к происходящему с серьезностью подходите. Я, конечно, понимаю, что форма у вас такая, но если вы по городу голыми бегать будете и это до области дойдет, то нас там не поймут. Это я тебе точно говорю! Ты уж мне, Птолемей, поверь, я не первый год районом заправляю!
— Долг солдата — оставаться верным Отчизне, — чеканно отрубил центурион, выслушав перевод Гладышева.
— Да я тебя что — к измене толкаю? — вскричал первый секретарь. — Я к тому, что голыми по городу не хрена бегать! И так уже бабы всего города на твоих бойцов заглядываются. Но дело даже, понимаешь, не в этом, дорогой ты мой Птолемей. Внимания привлекать не надо! Вот что главное! В общем, в райпо я уже с Сафоновым договорился, сотню костюмчиков спортивных мы у него найдем, оплатим, понимаешь, из соцкультфонда. Понял? И твои охламоны пристойно выглядеть будут, и к нам никто не придерется! Верно я говорю, Федор Борисович?
Дыряев сидел на краю бассейна в белой простыне и в милицейской фуражке, болтая в прозрачной воде волосатыми ногами. Если бы не милицейская фуражка, начальник районной милиции был бы неотличим от какого-нибудь греческого божка. Фуражка придавала ему официальный вид.
— Верно, — уныло согласился он. — Не сегодня-завтра с областного УВД нагрянут, показатели по преступности вдвое упали. И ведь не объяснишь им ничего…
Птолемей Прист залпом выпил кубок вина.
— Ну, что вам не нравится? — спросил он. — В городе спокойно, винокуры ваши угомонились, дебоширы людям хлопот не доставляют…
— А вчера твои в спецкомендатуру пришли, — сообщил Дыряев. — Анашу у условно осужденных отняли и на костре спалили. А кто бы не отдал? Ведь уши обещали отрезать!
— Это ты про вольноотпущенных? — искренне удивился центурион. — Так с ними иначе нельзя. Из рабов отпустили, а рабскую натуру нетронутой оставили. Но раб на свободе опасен, Федор, свободный раб — он вроде Спартака, того и гляди взбунтуется.
— Нет у нас рабов, — досадливо морщась, сказал Митрофан Николаевич по старой комсомольской привычке ловко открыл зубами бутылку пива и приложился к ней, — Нет у нас рабов. У нас, брат, и в песнях так поется: «Вста-авай, проклятьем заклейменный», — для наглядности приятным тенором пропел он. — И в тюрьме у нас, дорогой Птолемей, такие жуки, что порой посвободнее тебя будут!
Птолемей Прист встал, освобождая крепкое мускулистое тело от простыней. Статен был центурион. Статен и красив.
— Нет рабов, говоришь? — ехидно спросил он, добавив непонятное и острое латинское выражение. — А крестьян ваших ты за свободных считаешь? У нас в Риме за такие сестерции даже рабы пальцем не пошевелят, а твои с поля не вылазят, все сажают что-то. Боятся они вас, что ли?
Он прыгнул в бассейн, подняв фонтан брызг.
— Съел, начальничек? — ухмыльнулся Дыряев. — У них за такую зарплату и раб не почешется, а ты с нас чего только не требуешь!
Председатель исполкома Иван Акимович Волкодрало задумчиво отхлебнул из бутылки.
— Твоим бандюгам и этих грошей платитъ бы не стоило, — философски заметил он. — Все едино колгоспы пограбуваты.
Митрофан Николаевич Пригода подсел к столу и принялся деловито шелушить большого красного рака,
— Чушь вы мелете, мужики, — сказал он. — Тут надо думать, как нам этих бойцов от государева ока спрятать. Узнают про них, всем нам холку намылят. И тебе, и мне, и менту этому босоногому. — Он ткнул раком в начальника милиции. — Измену Родине впаяют, не меньше. А менту еще и все совместные дежурства припомнят.
— А это как посмотреть, — с радостной готовностью отозвался начальник милиции. — Я все графики совместных дежурств с твоим Сырцовым согласовывал.
— Так ты еще и документальное подтверждение оставил? — задохнулся секретарь райкома и даже о
