— Пиво будете? Сингапурское, «Тайгер». Рекомендую.
4
Я не пью совсем. Ничего и никогда. Некоторые даже думают, что я зашитый. Пусть думают — мне все равно. Вот ещё — рассказывать каждому встречному и поперечному об истинных причинах! Причины-то непростые. Даже хваленые спецы в Конторе руками развели, а я от предложенных ими экспериментов отказался.
Алкоголь на меня действует, мягко говоря, странно. Я его принимал внутрь три раза в жизни. Первый раз это случилось на выпускном вечере в школе. Времена были странные, андроповские, и шла какая-то очередная кампания по борьбе за трезвость, возможно местного, уральского, а то и городского масштаба. Короче говоря, шампанского полагалось наливать всем, а водку приносили подпольно в плоских бутылочках по карманам, и в этом был особый шик. Я по торжественному случаю решил попробовать глотнуть малость. Начал грамотно, с малых оборотов — два бокала шампанского, и мне уже стало хорошо, то есть настолько хорошо, что все девчонки, которых в обычные дни я не слишком-то и жаловал, показались вдруг топ-моделями, больше того, я начал видеть их тела сквозь платья. Это не художественный образ, это было действительно так, хотите верьте, хотите нет. Семнадцать лет — сперма рвется на волю, как шампанское, и кровь кипит, пронизанная пузырьками. Я возбудился сверх всякой меры, но сдерживающие центры ещё работали, и от большого юношеского ума я решил, дабы успокоиться, дабы усмирить плоть, накатить вместе с ребятами ещё и водочки. Ну, и накатил, граммчиков двести пятьдесят — триста.
Эффект превзошел все ожидания. Тормоза отказали полностью, и я начал приставать к девчонкам конкретно. Ну, сами посудите, ведь для меня они все были голые. Удивительно то, что я не проявлял грубости. Я ни одну из них не изнасиловал. Я их очаровывал, убеждал, убалтывал, я добивался того, что они сами кидались мне на шею, я уводил их всех по очереди в какие-то пустующие классы, в спортивный зал на маты, в лаборатории, на диван в учительскую, в кусты на заднем дворе, в цветник на большой клумбе перед школой… Они сами снимали трусики и отдавались мне с восторгом, но и я тоже получал массу удовольствия, было незабываемо, ярко, сладко, восхитительно… Пока не возник откуда-то разъяренный бородатый мужик в сопровождении милиционера — чей-то папаша. И дальше я очень плохо помню.
Утро, тяжелая голова, милиция, врачи, родители… Ребята потом рассказали, что перетрахал я двенадцать девчонок из восемнадцати возможных. Самое удивительное, что ни одна из них не забеременела — Господь хранил, хоть я в него и не верил, а большого скандала удалось избежать лишь потому, что через три дня после выпускного мы уезжали из Челябинска в Москву. Папаня военный. Его часто с места на место перебрасывали. Ну а я поступил в Москве в Высшую школу КГБ, и началась новая жизнь.
Второй случай был через три года в Воркуте. Друзья уговорили, и я, что называется, «на слабо» выпил бутылку пива. И вроде ничего, даже понравилось. Выпил ещё одну и еще… Ребята видят: все нормально, и разрешили мне одному выйти вроде как в туалет. Но я пошел в магазин. Купил бутылку водки. (Воркута! Восемьдесят седьмой год! Где достал?! Фантастика…) Бутылка была выпита тут же, из горла. Мозги мгновенно съехали набекрень, и я отправился в город искать приключений.
Кто ищет, тот всегда найдет. На центральной улице — дело было ближе к полуночи, трое расхлябанных переростков приставали к девушке. Зря они это делали. Судьба тех ребят до сих пор неизвестна мне. Контора по сей день тщательно скрывает результаты давнишнего инцидента. Лишь однажды Владимир Геннадиевич проговорился, что одного из тех придурков нашли на крыше трехэтажного дома, другого в канализационном стоке, под решеткой, а третьего не нашли вовсе. Может быть, это легенда, но кое-что я знаю наверняка: именно после случая в Воркуте Контора всерьез заинтересовалась мною, и в итоге я был переведен совсем в другое управление, где и познакомился с Циркачом, Филом, Шкипером и Пиндриком.
Но главное не это. Девушку, избавленную от уличных шалопаев звали Машей, а теперь я зову её Шуня или Шушуня, то есть она прямо тогда и стала моей женой.
Но был ещё третий случай. Нет, не на полигоне. Я отказался проводить эксперименты с алкоголем, как ни уговаривали меня спецы из нашей Конторы. Больше скажу, я им пригрозил: если втихаря вольют или вколют мне алкоголь, уволюсь или застрелюсь, и больше никогда не стану на них работать. Подействовало, ведь у меня и без алкоголя параметры были — дай Боже! Раз в двести лет такие встречаются.
Короче, никому не полагалось знать, что со мной будет, если я много выпью. Но однажды, это было в Чечне, под Бамутом. Наши по самое не хочу увязли в горной котловине, накрытые перекрестным огнем, прятались по щелям, и никто не решался пойти в атаку. Тогда я сказал Филу:
— Сколько у тебя есть спирту? Дай мне.
— Зачем? — спросил Фил спокойно, ни о чем таком не подозревая. — Четыреста граммов осталось.
— Давай сюда, — распорядился я. — Настало время употребить эту жидкость по прямому назначению.
Фил опять же ни о чем плохом не подумал, приказ командира выполнил и протянул мне фляжку. А я решительно свинтил пробку и за каких-нибудь пять секунд влил себе в горло всю эту дозу. Фил не успел ничего не сделать, а может, и не собирался. Я потом спрашивал его, но он не сумел внятно ответить, какие именно чувства владели им в ту минуту.
Короче, так. Дальше жизнь кончилась, и началось чистое кино. Может, видели. Был такой американский фильм о солдатах во Вьетнаме, на которых испытывали новый препарат. Название не помню, конечно, но в послесловии говорилось, что все это не придумали, а взяли из жизни. Короче, это был «озверин». Как у кота Леопольда: человек превращался в машину с одной единственной функцией — убивать. История закончилась плохо: американские солдаты поубивали друг друга, буквально разорвав на части. У нас был не столь печальный конец. Но все же…
Я поднял своих и пошел в атаку. Я проламывал стены и руками переворачивал автомобили. Или это только мерещилось мне? Но ребята бежали за мной, и ни одного из нас ни коснулась ни одна пуля. Как это могло быть при перекрестном огне среди бела дня? За нашей пятеркой поднялся взвод спецназа ВДВ, в считанные минуты мы захватили высоту и пошли дальше.
И тут по радио пришел приказ: идти назад. Похоже, генералы вовсе и не собирались брать Бамут. А мы и не поняли… Оказывается, полевой командир, назовем его условно Рулон Обоев, буквально накануне подписал какое-то соглашение с нашим командованием о прекращении огня.
Было лето девяносто шестого.
А я плевать хотел на это соглашение, мы раздолбали передовой отряд Рулона Обоева, и пошли ещё дальше. Ни одна пуля не коснулась ни одного солдата в моей команде. И я уже знал, что пройду так хоть до Грозного, хоть до Стамбула! И мы пришьем Яндарбиева, Масхадова, Басаева, Радуева — да кого угодно, и я стану наместником России в Чечне.
Но тут появились наши вертолеты и дали ракетный удар. Как всегда, по своим. Наступление захлебнулось. Я мгновенно протрезвел и дал всем приказ залечь. У нас было только трое раненых, все — осколками ракет «воздух-земля». А ещё у нас было пятеро уволенных из рядов Красной Армии, то есть вся моя пятерка. О том, как мы жили после официального разрыва отношений с Конторой, я расскажу как- нибудь в другой раз. Я ведь не об этом сейчас. А вот алкоголя ни в каком виде я больше ни разу в рот не брал.
Так что на предложение Аристарха Николаевича мне оставалось только грустно ухмыльнуться. Да и ребята мои были при исполнении, поэтому тоже отрицательно помотали головами. Павленко, пожав плечами, налил себе до краев классический стакан на полпинты и с наслаждением вылакал добрую половину.
— Зря, мужики, зря. Ну, ладно. А теперь давайте поговорим.
Интересно, о чем?
После того, как мы сначала захватили его, а потом спасли от похищения, после того, как наш штурм почти потерял всякий смысл (ведь никаких условий князя Мышкина комсомолец Павленко выполнять
