восьмидесятый запомнился только финскими продуктами — соками, джемами, йогуртами, нарезанным сервелатом в упаковке — все это в изрядных количествах приволакивала из столицы мамина сестра тетя Лена, работавшая в какой-то большой гостинице. А Вовку Кулакова, тогда ещё молодого офицера контрразведки ГРУ срочно отозвали из Кабула и дали приказ готовиться к диверсионным операциям на территории Польши. Мотопехота и танковые части в очень серьезных масштабах уже были подтянуты к западным границам. И день начала общевойсковой операции был назван — 4 декабря. Польшу собирались отутюжить бронетехникой при поддержке стратегической авиации, если потребуется, и даже тактические ракеты держали наготове. Планировался этакий блицкриг. И только уже в самый последний момент лично Войцех Ярузельский сумел убедить лично Юрия Андропова, что очередная русско-польская война никому победы не принесет. И это будет не Гданьск-55, не Будапешт-56, не Прага-68, это будет самая настоящая русско-польская война, весь народ встанет под ружье, да и Войско Польско — не последняя армия в Европе. Ярузельский сумел убедить в этом Андропова, тогда уже реально управлявшего Советским Союзом, и очередной трагедии удалось избежать.
Конечно, Кулаков не случайно рассказал мне все это. И теперь я понимал, что разговор с паном Вальдеком тоже совсем не лишний. Новые сведения помогали нам понять характер нашего фигуранта. Агент-перевертыш доброго десятка разных разведок все-таки был и оставался поляком. И правы оказались американцы: ловить его можно было только на родине. Особенно хорошо — в родном городе, во Вроцлаве. Помимо прочего, одной из тайных страстей нашего суперагента было увлечение живописью и особенно — таким редким жанром, как живописная панорама. Юриуш страшно гордился, что знаменитую Рацлавицкую панораму, экспонировавшуюся добрых полвека во Львове, перевезли именно во Вроцлав. По иронии судьбы это произошло в тот самый год, когда Семецкий навсегда покинул Польшу. Однако отец Юриуша входил в Общественный комитет по восстановлению Рацлавицкой панорамы, комитет третий по счету и последний, который как раз и сумел довести дело до победного конца. Так что Юриуш имел возможность увидеть живописный шедевр Яна Стыки и Войцеха Коссака ещё за год до того, как панораму развернули в новом здании, в ротонде на берегу Одера. Открытие состоялось в конце ноября восемьдесят первого года, в труднейшее для Польши время, когда многие продукты выдавались по карточкам, в городах были перебои с водой и электричеством, зубы чистили солью, а по ночам ещё ходили патрули и кое-где случались перестрелки. Но именно в это время обострились патриотические чувства поляков, вот Ярузельский и не пожалел денег на восстановление гордости польского народа — Рацлавицкой панорамы.
Офицер разведки Юриуш видел огромный холст без переднего плана и специального освещения, развернутый в большой университетской аудитории, но и в таком виде живописное полотно поразило его. А в ротонду ему довелось попасть лишь спустя пять лет, когда, уже будучи гражданином Израиля, он вернулся инкогнито на похороны отца, а медленно, но верно теряющая свое могущество польская госбезопасность перестала охотиться за всеми подряд беглыми сотрудниками.
С тех пор Семецкий взял за правило приезжать во Вроцлав каждый год. Причем даты все время менялись, не существовало у него особенного, специального дня. Очевидно, Эльф был подвержен неким минутным настроениям, или наоборот выстраивал хитрую схему, при которой его трудно оказывалось вычислить. Его и на этот раз вычислили только чудом. Австрийцы слушали телефон совсем другого человека, но в польских очень старых, давно не ремонтировавшихся сетях что-то перемкнуло и на запись пошла фраза Эльфа: «Я буду во Вроцлаве в начале ноября, ну и, конечно, побываю в ротонде…» Компьютеры австрийской разведки выловили эту фразу по ключевому слову «ротонда», американцы, проводившие в тот момент некую совместную с Веной акцию, получили доступ к неожиданно возникшим из ниоткуда сведениям, и таким образом родилась идея операции. Но организовывать примитивный захват объекта никому не хотелось. Это они уже проходили. Направлять опергруппу из какой-нибудь соседней страны — полная безнадега. У Эльфа потрясающее, просто фантастическое чутье на опасность, любых мало-мальски знакомых ему по почерку спецов Семецкий почует за версту — и ничего не выйдет.
Такие уникальные способности встречаются не просто редко, а удивительно редко. Разве что ещё палестинско-советский диверсант Санчес Карлос Рамирес Ильич обладал чем-то похожим, вот и уходил ото всех подряд, включая элитные спецподразделения «Моссада». Но легендарный Карлос, обучавшийся не только у Арафата и Фиделя, но и в подмосковной Балашихе, был все-таки в первую очередь террористом, его главной целью всегда было убийство, разрушение. Таких легче ловить, вот французы в итоге и засадили его пожизненно. А Эльф — это птица совсем иного полета. Его цель — сбор информации и торговля ею. Здесь все намного тоньше, хотя по умению убивать и прятаться Эльф, пожалуй, Карлосу ещё и фору бы дал.
Вот почему ловить Юриуша Семецкого должны были обязательно гастролеры — совершенно незнакомые ему люди, с абсолютно неожиданной манерой поведения и желательно, как можно меньше знающие о фигуранте. Нехилый парадокс! Обычно стараются знать как можно больше, а тут — все наоборот. Логику наших работодателей я, честно говоря, так и не понял, точнее уже потом сообразил, что логикой, как таковой там и не пахло. Они рассматривали Эльфа не как объект захвата, а как некий психологический феномен, представляющий уникальную ценность, и то, что делали мы, вернее было называть не спецоперацией, а научным экспериментом. Однако психология — это очень хитрая наука, тяготеющая не столько к математической логике, сколько к черной и белой магии. Интуиция, подозрения, прозрения, всякого рода таинственные предчувствия значат в ней гораздо больше, чем строгие выкладки практиков. И мы все сильнее ощущали, что дирижирует нами именно некий психолог и маг, до сих пор не объявившийся зримо. Мы уже второй день слонялись по городу среди старинных костелов в самом центре, по набережной Одера, по аллеям уютных парков и современным проспектам, скучали в ресторанах и маленьких кафешках, попивали «каву», то есть кофе, очень неплохо заваренный, кстати, посещали музеи и развлекательные заведения, лопали продаваемую на каждом углу вкуснейшую пиццу с грибами. Осень выдалась в меру солнечная и в меру дождливая, а главное, теплая, и грибов в окрестных лесах было ещё полно. Западная Польша — это вам не Подмосковье, ноябрь у них ещё вполне грибной месяц. Впору было самим в лес отправляться. Но, сказал же Василий Иванович в известном анекдоте: «Не до грибов, Петька, не до грибов!», когда тот орал «Белые в лесу!»…
Мы ждали непонятно чего.
И дождались.
За ужином второго дня пан Вальдек познакомил нас с профессором Вроцлавского университета паном Збигневом Станюшевским. Примечательный оказался пан — настоящий профессор. Но если он где и преподавал, то вряд ли на гуманитарном факультете, скорее уж в разведакадемии, а по званию был как минимум майором, а то и полковником. Судя по возрасту, в отставке, конечно, но навыков не утратил. Записочку Циркачу в рукав сунул, как заправский карманник или фокусник, и той же ночью с предельной незаметностью просочился ко мне в номер, где мы втроем ждали его. Показывая только жестами, куда следует идти — жучков пан Збигнев подозревал в каждом предмете, хотя думаю, что их как раз и не было, — он вывел нас на улицу каким-то потайным ходом, а там уже ждали Шкипер и Пиндрик, приглашенные заранее.
По притихшим до утра улицам — в этом районе практически нет ночной жизни — мы хитрым крюком по Яницкого и Моджевского выбрели к ротонде со стороны Одера и юркнули в открытую, очевидно, специально для нас маленькую железную дверку. Со стороны зрительского входа мы уже побывали в Рацлавицкой панораме, полюбовались роскошным круговым полотном и попытались оценить возможности захвата хорошо подготовленного человека среди толпы посетителей, даже изучили пути отхода. Признаюсь, не понравилась нам тамошняя обстановка. Неподходящее, ну, совсем не подходящее было выбрано место, но что поделать, хозяин — барин! А вот картина Яна Стыки и Войцеха Коссака нам очень понравилась. Ее можно было рассматривать подолгу, так натурально и тщательно выписали художники каждую фигурку, каждый кустик, каждый штык. А как увлекательны эти вечные поиски места, где кончается объемное изображение и начинается плоскость холста! Первый раз мне показали подобную штуку в детстве, когда водили в Москве смотреть на Бородинскую панораму. Было интересно, очень интересно, но Рацлавицкая запомнилась ещё сильнее. Я даже знаю, почему.
Во-первых, теперь я глазел на всю эту изящно разрисованную кровавую баню и видел не пластмассовых игрушечных солдатиков, выставленных на дощатом полу в сенях бадягинской избы, а живых людей в дымном кошмаре селенья Итум-Кале, и сквозь убаюкивающее воркование экскурсоводши на полупонятном польском языке мне слышались разрывы гранат, родная матерщина и гортанные чеченские
