ругательства. И даже запахи соответствующие мерещились.
А во-вторых, было ещё одно потрясение. Рацлавицкую битву, которая произошла 4 апреля 1794 года на уроках истории в школе не проходят, её даже в однотомнике Большой Советской энциклопедии не упоминают, поэтому, я только теперь из рекламного буклета, продававшегося тут же, в ротонде, узнал, кто и с кем в той битве сражался. Части регулярной польской армии при поддержке вооруженных чем попало крестьян под водительством великого мятежника Тадеуша Костюшки возле местечка Рацлавице разбили в пух и прах шеститысячный корпус царских войск под командованием генералов Федора Денисова и Александра Тормасова. Вот такие пироги с котятами. Невольно вспомнишь импровизированные лекции пана Вальдека!
А этот Костюшко, как выяснилось, был ещё и героем войны за независимость Соединенных Штатов Северной Америки, и почетным гражданином революционной Франции, в общем, этакий Че Гевара восемнадцатого века, неисправимый романтик, гражданин Вселенной. Понятно, за что его любил многократно перевербованный поляк Юриуш Семецкий по кличке Эльф.
Но теперь-то мы пришли в ротонду не на панораму смотреть, а проводить уже вполне серьезную рекогносцировку, точнее даже репетицию — можно это было и так назвать.
— Пан Вальдек знает, кто вы? — спросил я пана Збигнева ещё по дороге.
— Нет, — коротко бросил тот, потом решил пояснить. — Это было бы ни к чему. Сегодня самое главное — не допустить утечки информации.
Во, какая схема, оказывается! Задействовали кучу людей, но одним ничего не сказали, другим объяснили предельно мало, а третьим, как нам, например — побольше, но тоже не все. Не люблю я такие операции, они похожи на гнилые бревна, только примеришься, рубанешь сплеча, а топор-то и провалится. Нехорошее у меня было предчувствие, но вскоре думать об этом стало некогда.
Искомый фигурант ожидался на Рацлавицкой панораме завтра, грубо — во второй половине дня, а точнее установить было физически невозможно, потому что, если я правильно понял, свой отдых — а это был для него именно отдых, а не работа — Семецкий не привык расписывать по часам и минутам. К моменту его появления в ротонде мы должны были тщательнейшим образом подготовить все, а именно: изучить внутренние помещения на предмет путей отхода в первую очередь, отработать технику выстрела анестезирующей иглой, тщательно залегендировать свое поведение на публике, отрепетировать транспортировку бесчувственного тела к машине пана Збигнева со стопроцентной гарантией опережения любых помощников Эльфа, вызванных, например, с улицы. А у Циркача было ещё и особое задание — ему надлежало выступать в гриме, и тоже предлагалось порепетировать, чтобы в решающий момент он себя достаточно раскованно чувствовал с искусственными морщинами и чужими усами.
Последняя идея, по моим понятиям, уже ни в какие ворота не лезла. Эльф не мог опознать в Циркаче никого, просто потому что нигде и никогда его не видел. Однако пан Збигнев уверял нас, что Юриуш чует за версту любого профи, и не только по глазам, так что темными очками здесь не обойдешься, да и вообще, черные, карикатурно шпионские очки — это само по себе плохо. Циркачу были предложены прозрачные, но хитрые очки, менявшие цвет и даже выражение глаз. Мне слабо верилось во все эти чудеса, но задание есть задание.
Следующей, ещё более чудной установкой оказалась такая: не только Юриуш не должен видеть нас, но и мы его по возможности видеть не должны. Сами наши взгляды, хищные взгляды профи — могут спугнуть. Ну, знаете, стрелять в человека, не видя его!.. Кто-то из нас сошел с ума.
— Ну, конечно, — успокоил меня пан Збигнев, — вы, Крошка, и вы Циркач, увидите его, вам даже заранее покажут фото, но остальные пусть остаются в группе прикрытия, и начинают действовать только по особому сигналу.
Пан Збигнев очень забавно произносил кличку Циркач с ударением на первый слог — Циркач. Мою кличку — Крошка, он называл нормально, чай, слово-то звучало почти по-польски, а ведь у них все ударения только на предпоследний слог.
Меж тем сама схема действий была такова.
Нас провели за кулисы, то есть в служебные помещения позади холста, и показали место, с которого я и должен буду работать. Вообще, там за холстом тоже было интересно. Кухня великой битвы действительно напоминала театральное закулисье. Борька (если ему верить), знал, что такое святая святых храма искусств. Он же и в кино снимался, и в цирке работал, и в театре играл. И он сразу сказал: «Это театр, но как-то всё по-другому». С изнанки знаменитого гигантского холста пестрели ажурные инженерные конструкции, ухоженные, без паутины и пыли, мелькали циферблаты приборов, измерявших и поддерживавших на постоянном уровне температуру и влажность в зале, всяческая электроника, которая отвечала за освещение, сигнализацию и вентиляцию. Я пожалел, что Шкипер не видит всего этого технического великолепия. Уж он бы там полазил вволю и ещё наверняка советов надавал бы местным инженерам.
Ну а для меня сделали специальное кресло, в котором вполне удобно было сидеть, — ведь я, как профессиональный снайпер, мог дожидаться объекта часами. Ствол винтовки покоился на специальном штативе, был заранее отцентрован и жестко привязан к одной единственной точке — крохотной дырке в холсте, даже не дырке, а так дефекту ткани, где в непрокрашенный зазор между толстыми нитками вполне проходила без ущерба для картины тончайшая анестезирующая игла.
Смотрительница зала, рассказывал Збигнев, долго причитала и не верила, что протыкание холста иглой пройдет совершенно безболезненно, правда распоряжение ей отдал лично пан директор национального музея, филиалом которого и являлась панорама. Сказано было, что панове из Варшавы проводят грандиозный психологический эксперимент: изучают с помощью скрытой камеры, микрофона и специального сверхсовременного датчика биоизлучений, уровень патриотических чувств граждан, проходящих мимо знаменитого изображения Тадеуша Костюшки.
Да, я ведь не сказал, что дырочка та под иглу проделана была аккурат в правой руке польского вождя, у самого запястья. Так что Костюшко, как заправский шпион, должен был выстрелить в своего соотечественника из рукава, хоть и направлял указующую десницу в противоположную от зрителей сторону. Мы очень надеялись что этот выстрел станет главным выстрелом пана Тадеуша. Сражался Костюшко за американскую и французскую демократию — отчего ж не поработать теперь на новую демократическую Россию?
— А для глаз, — спросил я, — мне проделают отдельную дырочку?
— Матка Боска! — всплеснул руками пан Збигнев. — Да ни в коем случае.
— Ага, — сказал я. — Все-таки не удалось одолеть упрямых музейщиков!
— Да причем тут! — пан Збигнев только рукой махнул. — Было б надо мы бы весь этот холст на куски порезали, а потом склеили вновь, и полностью отреставрировали. Это вопрос денег, а денег на операцию выделено много. Но любой объектив посреди холста, равно как и живой глаз смотрящий из отверстия, не останется незамеченным Эльфом — уж в этом можете быть уверены. Поэтому, Крошка, целиться будете через перископ, линзы которого выведут под перегоревшие светильники.
Вот так.
Мне ещё ни разу в жизни не приходилось целиться из снайперской винтовки, глядя в перископ. Но, потратив десятка три-четыре иголок, я, кажется, наконец, пристрелялся и почувствовал уверенность. А Циркач не сомневался в себе, по-моему, с самого начала. Собранная в складки кожа на лице нисколько не смущала его, а пышные усы даже понравились. Оттащить потерявшего сознание Эльфа к служебному входу, не напугав и не обидев никого из зрителей — эту задачу он считал не слишком сложной. Фил должен был отслеживать центральный вход, причем только в случае неудачи я имел право объяснить ему, как выглядит Эльф. Такое же задание у двух других, уже служебных выходов получили Пиндрик и Шкипер.
Вот и все. А дальше нам предлагалось выспаться и заступать.
3
Эльф появился в ротонде рано, около двух пополудни. И это было приятно, а то вот так до самого закрытия музея досидишь, ещё опухнешь ненароком! И вообще, за несколько часов запал проходит,
