торчавшие впереди, как гнилые зубы совсем уже старого и больного дракона, отбрасывали на песок длинные зловещие тени. Из-за ближайшего зуба вдруг появился человек в форме и с автоматом. Подошел к нашей двери и глупо сообщил по-английски:
— Дальше ехать нельзя.
— Что он говорит? — испуганно переспросил Паша.
— Он говорит, что дальше нельзя ехать, — пояснил я.
— А выйти погулять можно?
О, это был вопрос на пять баллов! Впору переадресовать такой напрямую Тополю, но я сдержался и просто перевел его на английский для того арабского солдата.
За солдата ответила Галя:
— Пока нельзя.
И тогда неожиданно для всех (кроме меня) поднялся мирно дремавший Мыгин:
— А пошли вы все в баню! Я в туалет хочу.
Он выпрыгнул из автобуса и быстро-быстро зашагал в сторону драконьих зубов. И никто не схватил его за руку, даже слова никто не сказал. Паша взялся за подлокотник кресла и был уже готов рвануться следом. Я опередил его.
— Миша, действуй! — шепнула мне в левое ухо Верба.
По сути, это было уже совершенно лишнее указание, но как моральная поддержка пришло очень вовремя.
— Не надо, Паша! — крикнул я. — Ты же слышал, что нам сказали.
И я поднял руку, как бы пытаясь задержать его. Но держать никого было не надо, просто в тот же миг закрепленная на браслете, спрятанном у меня в рукаве, исправно сработала ручка-пистолет, и крошечная усыпляющая иголка вонзилась в незащищенную шею автоматчика. Тот даже не охнул. Но упал довольно-таки шумно. Галочка наша обернулась. Ничего не поняла. Вот тут-то у неё нервы и не выдержали: наставив на всех сразу (ну, не знала она, откуда стреляли!) здоровущий длинноствольный пистолет, сотрудница процветающей турфирмы продолжила экскурсию тонким противным голосом:
— Никому не двигаться! Всем руки на потолок!
По-моему, больше других удивился водитель. А я уже ничему не удивлялся. Только подумал про себя:
«Вот где, оказывается, пряталась сообщница! А я-то гадал!.. Что ж, придется и так называемой Гале немного отдохнуть. Беда лишь в том, что женщины — народ нервный, руки у них в ответственный момент трясутся и пули летят куда попало».
— Пригните головы, уроды! — рявкнул я, искренне надеясь, что команда будет всеми (или почти всеми) выполнена, и одновременно переводя все внимание Гали на себя — а уж я-то успею отследить направление её дрожащего ствола!..
К счастью, ей так и не удалось выстрелить. Иголочка вонзилась в пухлую девичью щеку, повыше линии ноздрей (грязновато с моей стороны, ещё бы чуть-чуть — и в глаз). Но уже некогда было думать ни о чем! К тому моменту я полностью выкинул из головы — даже как запасную — версию о том, что Паша заодно с ними, поэтому и оглядываться не стал, когда выпрыгивал наружу. Теперь ведь всё могли решить доли секунды.
Но потом, чуть позже, поравнявшись со скалами и зафиксировав впереди удаляющегося Мыгина, я не столько увидал, сколько почувствовал: кто-то все-таки бежит за мною. Я очень коротко посмотрел назад и понял, кто — Наташка. Она, похоже, была в кроссовках, но это все равно не давало ей никаких шансов догнать меня. А велики ли были мои шансы? Мыгин оторвался уже метров на двести, и главное, я даже не представлял себе, куда и зачем несется этот сумасшедший. А Верба вдруг закричала мне в ухо, что было мочи:
— Ты должен остановить его любой ценой!
— Что я и делаю! — огрызнулся я.
— Сколько до него метров?
— Сто пятьдесят, не меньше.
— И ты не можешь попасть со ста пятидесяти метров?!
— Во-первых, из «беретты» такое весьма проблематично. А во-вторых, я не буду в него стрелять, Татьяна.
— Хорошенькое «во-вторых»! — прокомментировала она. — Тогда к чему вообще «во-первых»?
А потом словно очнулась: что это мы разговариваем, будто сидим дома за чашкой чая?
— Как это ты не будешь! Я приказываю тебе!!
— Нет, Верба, — сказал я твердо.
— Ты с ума сошел. Мы же на войне. Это приказ!
— Нет, Верба, мы не на войне — мы в сумасшедшем доме…
«Как это можно, — думал я, — так быстро бежать и так неспешно разговаривать? Может, я вообще сплю?»
— Но ты хоть помнишь, о чем говорил Нанда? — Верба решила зайти с другого конца.
— Помню, — ответил я, — но стрелять не буду. Лучше конец света, чем мне убийцей стать.
— Псих! — прошептала она почти с восторгом. — Достоевщина какая-то!
И в этот момент Мыгин остановился, поднял вверх руки со странной черной коробочкой не больше компакт-диска по габаритам, и замер. Я подбежал уже метров на пятьдесят. Еще чуть-чуть — и можно применять иголки.
— Он остановился, — доложил я. — Держит на вытянутых руках какую-то коробочку.
— Кошмар! — выдохнула она и добавила чуть не плача: — Стреляй же!
— Но мне не попасть по коробочке, — сообщил я жалобно. — Я же все-таки не Вильгельм Телль.
— Тогда беги к нему, — устало согласилась Верба.
И в этот момент в ушную горошину ворвался голос Тополя.
— Идиоты! — он почти визжал.
— Кто? — спросили мы с Вербой в один голос.
— Они сейчас накроют его лазерным ударом, — прорычал Леня Вайсберг.
— Как накроют? — не понял я. — Через сколько?
Леня замешкался:
— Да секунд через пять … Ложись, Мишка! Ложись!!
Но, видно, я не собирался сегодня выполнять ни одного их приказа, я рванулся вперед как спринтер, надеясь все-таки успеть вытолкнуть Игоря из-под удара, и я кричал ему, только ему, громко, отчаянно, истошно:
— Игорь! Уходи оттуда, уходи!! Они убьют тебя, Игорь! Уходи!!!
Но он стоял, как памятник самому себе, все в той же позе и не реагировал на мои вопли ни единым жестом.
Потом я споткнулся и все-таки рухнул на каменное крошево, раздирая в кровь ладони, локти, колени…
И в ту же секунду жахнуло. Яркая вспышка осветила все вокруг, и адский жар опалил мне вытянутые вперед руки, тошнотворно запахло паленым мясом. Я не хотел смотреть туда. Я не хотел даже вставать. В ухе верещали разные голоса, я их не понимал. Что они там лопочут? Зачем? На каком это языке? А потом мимо простучали шаги, и я медленно, с усилием поднял голову. Возле обугленного трупа Игоря Мыгина стояла на коленях Наташка и выла. Выла тихо и страшно, как жалкая побитая собака. Я не мог больше этого слушать. Я встал и пошел назад к автобусу.
Но там уже не видно было никакого автобуса. Там урчали какие-то джипы и вертолеты стрекотали, и торопились куда-то разноцветные спецназовцы с автоматами наперевес, и я наконец, расслышал голос Вербы, уже совсем слабый, он с трудом прорывался сквозь всхлипы и монотонно повторял всего лишь один вопрос: «Ясень, ты жив? Ясень, ты жив? Ясень…»
— Да жив я, жив, хватит скулить! Скажи мне лучше, кем я отсюда уеду: особо важной персоной,
