какой-то информацией. А по поводу родственников лаконично сообщил:
— Родители умерли, а жена, сын, и её родители — все за границей.
— Каким образом? Где? — домогался Редькин.
— Не знаю и знать не хочу, — отрезал Константин.
А когда предельно спокойный, выдержанный Полозов начинал позволять себе такой тон, разговор определенно следовало заканчивать.
«В конце концов, на черта мне этот Разгонов?» — подумал Тимофей.
Но все равно ещё несколько дней продолжал грустить и печалиться. Потом закрутила какая-то мелкая суета, потом все утихло на добрую неделю. Ну а после начались такие события, что про Разгонова и вспоминать не захотелось. Редькин уже научился понимать: если астральная материя вокруг него разглаживалась, расслаблялась, окутывая все ленью и монотонностью, значит, это такая специальная пауза, передышка, и за нею последует чудовищное уплотнение времени, немыслимые навороты — ни одному шизу мало не покажется!
Глава девятая
ПЕТТИНГ ПО-ОКЛАХОМСКИ
Это случилось в пятницу, ноябрьским вечером, ровно в десять, когда он вышел на бульвар один, без Маринки. Погода была отвратительная: непрерывный мелкий дождик и ветер. Даже Лайма трусила по переулкам как-то без удовольствия, тянула на любимый бульвар, но без обычного энтузиазма, словно чувствовала: нет там никого, тоска. А там и впрямь никого не оказалось. Бывали такие совпадения. Кто-то на дачу уехал, несмотря на мокротень и холод, у кого-то дела, другие просто поленились, вывели псов на минутку возле дома и обратно — с какой радости мерзнуть-то? Потом Редькин разглядел: в гордом одиночестве дефилировала меж черных от сырости деревьев одна лишь Юлька со своим уже промокшим, а потому жалким на вид Патриком.
Сердце замерло на секундочку и тут же застучало чаще.
— Привет, — сказал Тимофей.
— Привет.
— Ну и погодка!
— Ага.
Разговор не клеился. Тимофей косо посматривал на Юльку, пряча лицо от промозглого ветра и думал, что сегодня она как-то по-особенному хороша. Этакая упрямая красота наперекор стихиям, наперекор тоске и всем жизненным неурядицам. Во, на какую романтику потянуло! Тимофею сделалось тепло и уютно. Даже не надо было ни о чем говорить. Просто вот так идти с ней рядом — и все. А главное, что и Юлька не испытывала ни капли неловкости от их молчания. Он это чувствовал безошибочно. Девушка не то чтобы думала о своем, а именно молчала с ним вместе. Перехватив один из его восторженных взглядов, Юлька улыбнулась широкой счастливой улыбкой и сказала вдруг:
— А пошли ко мне!
— К тебе? — растерялся Тимофей.
Теперь его сердце провалилось куда-то и просто перестало подавать признаки жизни.
— Ну да. Чего тут шляться под дождем? — очень просто пояснила Юлька и добавила с совсем уж обезоруживающей откровенностью: — У меня дома нет никого.
Хитрый моторчик вновь проснулся и стал гонять по телу горячие потоки крови с невиданным и все возрастающим энтузиазмом. Тимофей с трудом протолкнул сквозь перехваченное горло одно лишь слово:
— Пошли.
— Выпьем чего-нибудь, — мечтательно продолжала Юлька.
— Нет, — грустно отринул это предложение Тимофей, рискуя разом все испортить. — Я сегодня не могу. Мне ещё за руль садиться.
Вранье было беспардонное и неприкрытое, он даже не успел придумать легенду, куда в такую позднь можно ехать. Но ведь немыслимо же просто взять и признаться, что он боится Маринкиных вопросов и последующего скандала. Вообще-то, прийти с бульвара выпивши — дело более чем обычное, но сочинять, будто пил с Гошей и Олегом, слишком рискованно, потом обязательно где-нибудь выплывет и тогда… Страшно подумать! Лучше уж не пить вовсе. Да и зачем — в такой-то вечер? Он уже и без вина пьян от Юлькиных сверкающих глаз, от её неожиданных слов и нежных, полураскрытых в улыбке губ…
Тимофей просто не узнавал себя. То, что мир вокруг него планомерно сходит с ума, сделалось уже почти привычным. Но то, что и сам он пытается не отставать, казалось пока ещё диким. Бандиты, наезды, убийства, загадочные звонки, всполошившиеся частные детективы, шизнутые психологи, тайники в квартире, ни на что не похожие персонажи, появляющиеся вокруг, — от всего этого в принципе можно было отгородиться, не замечать, выкинуть из головы, но Юлька!.. Эта чумная девчонка заставляла Тимофея сходить с ума вместе с нею. И такое, любовное безумие уже откровенно выходило за рамки допустимого, Тимофей как будто бросал на крутом спуске не только руль, но и педали, да ещё и глаза закрывал для полноты ощущений. И вдруг он понял: Юлька — это одновременно и верхушка безумной пирамиды и единственный выход из пучины безумия. И вся эта, такая внезапная страсть служила ему последним островком рационального, доброго, чистого, правильного в страшном море абсурда. Она была последним шансом пробудиться от кошмара, в котором убийства расследуют сотрудники медицинского центра, сексуально-эзотерическую литературу печатают на оборонных заводах, рукописи давно изданных романов прячут в чужих сортирах, а порнокассеты продают в булочной.
И он смотрел на Юльку с восторгом и нежностью. А она звала его к себе и с детской непосредственностью предлагала выпить. Да, именно так! Именно с детской, и именно выпить.
— Я правда не могу сегодня, — повторил Редькин, как бы уходя от первого, автомобильного объяснения и намекая на нечто более печальное и интимное.
— Нет, так нет. Можно и кофейку, — Юлька была невозмутима. — Согреться-то надо.
Последняя фраза прозвучала двусмысленно до предела, и Тимофей окончательно понял, что час настал. На Юльку сегодня накатило. И, наверно, свершится то самое, чего они оба ждут уже давно.
Примерно с неделю назад они вот так же уходили с бульвара вдвоем. Впервые без свидетелей. Он сделал тогда крюк, провожая её до дома, дескать нельзя же девушку в столь поздний час бросить, а Патрик, мол, не защитник, от него только шуму много. На самом деле взрослый сеттер был вполне серьезным защитником, а Тимофей пошел провожать Юльку лишь потому, что был без жены. Ну, и не последнюю роль сыграла принятая на грудь доза хорошего дагестанского коньячка — обмывали купленную Гошей новую машину. В общем, они оба в тот день окончательно расслабились, раскрепостились, пока добредали до подъезда, бесконечный разговор о том, о сем все никак не мог причалить к своему логическому финалу, ни ему, ни ей домой идти совершенно не хотелось. Хотелось чего-то другого. И вот тогда Тимофей набрал в легкие воздуху побольше, да и выдал медленно и с нажимом:
— Знаешь, Юлька, а ты очень-очень нравишься мне!
Когда мужчина старше женщины вдвое, такая фраза может и не восприниматься как признание в любви, требующее ответных слов. Но продолжение оказалось более чем неожиданным. Этой лихой девчушке слова вообще не потребовались. Привстав на цыпочки, Юлька обхватила совершенно растерявшегося Редькина за шею и смело нырнув лицом в его клочковатую бороду, безошибочно нашарила в ней полные мягкие губы. Он всегда считал их слегка женственными, даже стыдился отчасти и с юных лет прятал под пышной растительностью. Меж тем Юлька не шутливо чмокнула Тимофея, а вполне серьезно застыла в поцелуе на добрую четверть минуты, нежно и вместе с тем настойчиво проталкивая меж его губ свой быстрый упругий язычок.
Наконец, легонько отпихнув от себя, прошептала почти неслышно:
— Ты мне тоже!
И тут же громко, без паузы:
