— Мистер Маршал, мне вас жаль, — сказал его суровый советчик.
— Я очень признателен вам, мистер Рэтклиф, но я не хотел бы, чтобы вы судили о нашем деле по тем оправданиям, которые я сам для него нахожу. В нем участвуют головы поумнее моей.
— И более умные головы, чем ваша, могут с равным успехом полететь с плеч, — сказал Рэтклиф предостерегающим тоном.
— Все может быть, но важно, чтоб на сердце было всегда легко. И, дабы от ваших увещаний у меня не стало тяжело на сердце, давайте пока расстанемся, мистер Рэтклиф, а за обедом вы увидите, что мрачные предчувствия не отняли у меня аппетита.
Глава XIII
… Чтоб скрасить облик мятежа нарядом,
Приятным взору легковерных дурней
Иль бедняков, обиженных судьбою,
Которые чуть что — сбегутся в кучу
И разевают рты…
В этот важный день в замке Эллисло деятельно готовились к приему гостей. Собраться должны были не только окрестные дворяне, примкнувшие к якобитам, но также многие из недовольных рангом пониже, которые решили принять участие в рискованном предприятии, побуждаемые к этому либо превратностями судьбы, либо любовью к смене впечатлений, негодованием против Англии, либо любым другим из многочисленных обстоятельств, разжигавших в то время страсти. Людей именитых и состоятельных было немного, ибо почти все крупные землевладельцы держались в стороне, а большинство мелкопоместных дворян и иоменов были просвитерианами и поэтому, как бы неприязненно они ни относились к объединенному правительству, участвовать в якобитском заговоре не хотели. Однако среди гостей было несколько богатых джентльменов, поддерживавших заговор из семейных традиций, или религиозных побуждений, или же попросту разделявших честолюбивые планы Эллисло. Было также несколько горячих молодых людей, подобных Маршалу, жаждавших прославиться, приняв участие в опасном заговоре, который, как они надеялись, вернет независимость их родине.
Среди прочих было тут и немало отчаянных людей из низших слоев, готовых в любой момент поднять восстание в этой части страны. Несколько позже, в 1715 году, они снова восстали под предводительством Форстера и Дервентуотера, причем отряд Дугласа, дворянина из пограничной области, почти целиком состоял из флибустьеров, среди которых немаловажную роль играл пресловутый «Счастливчик».
Мы считаем необходимым упомянуть все эти детали, как характерные только для тех мест, где происходит действие нашего рассказа; в других частях страны якобитская партия, разумеется, представляла собою куда более грозную силу и состояла из более уважаемых личностей.
В просторном зале замка Эллисло был накрыт длинный стол. Все здесь сохранилось примерно в том же виде, в каком было и сто лет назад: полутемный зал, пересеченный ребрами сводчатых арок, выложенных из больших отесанных камней, тянулся во всю длину замка; в центре свода каждой из арок находились высеченные из того же камня изображения голов фантастических существ, созданных воображением готического мастера, которые ухмылялись, хмурились или скалили клыки на сидящих внизу гостей.
Пиршественный зал освещался с двух сторон длинными узкими окнами с мутными цветными стеклами, едва пропускавшими тусклые и обесцвеченные лучи солнца. Над креслом, в котором восседал Эллисло, развевалось знамя, захваченное, согласно преданию, у англичан в битве при Сарке. Сейчас его назначение состояло в том, чтобы поднимать дух гостей, напоминая им о былых победах над соседями.
Сам Эллисло, лицо которого, несмотря на суровое и зловещее выражение, вполне можно было назвать красивым, оделся ради такого случая с особой тщательностью и являл собой импозантную фигуру: он выглядел настоящим феодальным бароном прежних времен. Справа от него поместился сэр Фредерик Лэнгли, слева — Маршал из Маршал-Уэллса. Именитые джентльмены со своими сыновьями, братьями и племянниками сидели во главе стола; среди них был и мистер Рэтклиф. Ниже солонки, массивной серебряной посудины, занимавшей середину стола, сидели все sine nomine turba note 10 — люди, тщеславию которые льстило уже одно то, что они вообще приглашены в подобное общество, в то время как различие, соблюдаемое в их размещении, щекотало самолюбие тех, что стояли выше их по положению. Насколько невзыскательно выбирали гостей для «нижней палаты» можно было заключить хотя бы по тому, что среди них находился Уилли Уэстбернфлет. Наглость этого субъекта, который без зазрения совести явился в дом джентльмена, коему он только что нанес столь вопиющее оскорбление, можно было объяснить лишь его уверенностью в том, что его роль в деле похищения мисс Вир оставалась тайной, которую ни она сама, ни ее отец не намеревались разглашать.
Этому многочисленному и разношерстному сборищу был подан обед, состоявший отнюдь не из отборных деликатесов, как принято писать в газетах. но из блюд сытных, прекрасно приготовленных и настолько обильных, что от них ломился стол. Однако ни вкусная еда, ни возлияния не вызвали сначала особого веселья. Гости, сидевшие на нижнем конце сюда, в течение некоторого времени смущались от сознания того, что они являются участниками Столь высокого собрания. Их чувства можно сравнить с тем трепетом, который, как рассказывает приходский священник П. П., овладел им в тот момент, когда он в первый раз запел псалом в присутствии столь знатных особ, как мудрый судья Фримен, почтенная леди Джоунз и великий сэр Томас Труби. Однако под влиянием возбудителей веселья, которые подавались в неограниченном количестве и столь же неумеренно поглощались гостями более низкого происхождения, церемонный холодок вскоре прошел. Языки развязались, и гости стали шумными, даже крикливыми в своем веселье.
Но ни бренди, ни изысканные вина не могли поднять настроение тех, кто занимал места во главе пиршественного стола. Все они испытывали неприятное чувство, охватывающее людей, когда им приходится принимать отчаянное решение при обстоятельствах, в которых одинаково трудно и идти вперед и отступать.
Зиявшая перед ними пропасть выглядела все страшней по мере того, как они к ней приближались, и каждый с замиранием сердца ожидал, чтобы кто-нибудь из его сообщников показал пример, первым ринувшись вниз. Их душевное смятение и нежелание идти вперед проявлялись по-разному, в зависимости от привычек и характеров этих людей. Одни выглядели угрюмыми, другие глупыми, третьи с мрачным предчувствием взирали на пустые стулья в верхнем конце стола, предназначавшиеся для членов заговора, благоразумие которых взяло верх над политическим рвением и побудило их в самый критический момент не явиться на это совещание; и, наконец, четвертые сидели, взвешивая и сопоставляя звания и перспективы тех, кто присутствовал и отсутствовал на пиршестве.
Сэр Фредерик Лэнгли угрюмо молчал, явно чем-то недовольный. Сам Эллисло сделал несколько неуклюжих попыток поднять настроение собравшихся, чем ясно показал, что он был в дурном
