Старший опер взглянул на часы.
— Минут двадцать назад. Ты остаешься?
— Да.
Получалось, что опергруппа МУРа была во дворе, когда Коржаков и Мосул Авье выскочили из квартиры через вторую дверь…
— Можешь дать мне фонарик?
— Держи…
— Спасибо. Я верну.
***
Под ногами хрустело раздавленное стекло.
Черный ход оказался действительно черным: на лестницах все лампочки были или перебиты, или вывернуты.
Света не было. Подъезд не убирался. Игумнов и Качан поднимались, освещая дорогу фонариком.
Каждый из них служил сейчас отличной мишенью для стрельбы на поражение. Длинные тени ползли по стенам. Но выхода не было. Выключив фонарик — они становились ещё более беспомощными и уязвимыми…
Качан дергал ручки дверей. Все они оказывались заперты. Все ближе был последний этаж. Дальше воспользовавшимся черным ходом отступать было некуда. Внизу выход перекрывали люди Самарского, ещё не получившие приказ уходить. Коржакову представлялся жесткий набор дальнейших действий…
Шальной выстрел сверху мог оказаться роковым…
Ближе к последнему этажу Игумнов поднял пистолет.
— Милиция! Руки!
Неяркий светлячок побежал вверх, к чердаку. Десятки лет не знавшие ремонта стены были расписаны названиями модных групп…
— Кладите оружие!
Свет фонарика сместился ниже. И вдруг:
«Руки…»
Двое стояли с поднятыми руками. Белый и черный…
«Коржаков и Мосул Авье…»
— Лицом к стене! Быстро!
Повторять не пришлось.
Оба задержанных придвинулись вплотную к стенам.
Игумнов кивнул Качану:
— Посмотри их!
Качан переступая через ступени рванулся вверх.
В любую секунду он готов был ощутить конфигурацию и тяжесть родного «макарова». Качан ощупал одежду каждого, провел руками вдоль тел. Увы!..
— Ничего нет…
Игумнов показал Коржакову пистолетом:
— Спускайся. Жди нас внизу…
Ему нужен был африканец.
— Есть…
Коржаков испытал облегчение: на темной лестнице, в отсутствии свидетелей, когда один из противников вооружен, у него свободно может возникнет соблазн посчитаться физически.
Он начал быстро спускаться.
Игумнов подождал, пока под тяжелыми шагами внизу замер скрип раздавленного стекла.
Теперь они остались на лестнице втроем.
Мосул Авье оказался похожим на свою фотографию из ориентировки:
низкие брови, широкие скулы, уплощенные крупные крылья носа… Игумнов всмотрелся в темное лицо:Чужой тип внешности не давал никаких подсказок для характеристики…
«Как с ним говорить?!»
Был, конечно, и верный способ результативного и быстрого допроса — ему обучали ребят из диверсинных групп.
Красивого этого породистого нигерийца ничего не стоило превратить в комок дикой боли и страха…
«Сломать кость и чуть постучать по ней…» — говорили те, кому приходилось к этому прибегать.
— Мосул Авье?
— Да, сэр… — Нигериец сверкнул белыми крупными зубами. — Это я.
Игумнову не пришлось вспоминать уроки английского, нигериец знал русский. Можно было приступить сразу.
— Мы тут трое. Я и мой друг. У нас личный вопрос… Чтобы задать его, мы искали тебя всю ночь. Тебе придется нам ответить. Как ты хочешь говорить? По-хорошему? По-плохому?
Голова в шапке-ушанке с опушенными наушниками качнулась:
— Да, сэр… По-хорошему.
Игумнов направил свет на Качана.
— Ты видел его ночью?
Он отвел фонарь чуть в сторону, чтобы свет не бил африканцу в глаза. Скуластое большелобое лицо нигерийца теперь ему было хорошо видно. Мосул Авье несколько секунд вглядывался в Качана, потом покачал головой. Он нервничал.
— Нет!
— Смотри ещё раз! — Игумнов снова повел фонарем.
Качан присел на ступеньку, раскинул руки по сторонам. Закрыл глаза.
Потом, подумав, расстегнул куртку…
Игумнов подсказал:
— Домодедово. Платформа…
Мосул Авье уже кивал: он вспомнил.
— Да, да. Видел.
— Он сидел?
— Да. На платформе
— Спал?
— Спал.
— Твои друзья подошли к нему, обыскали… Они осмотрели его карманы!
Нигериец живо мотнул головой:
— Нет, сэр! Это не мои друзья…
— А чьи? Коржакова?!
— Не знаю. Двое. Высокие, б е з к э п и… В куртках… Они стали его трясти. Потом расстегнули куртку. Обыскали…
— И…
— Сразу уехали.
— Марку машины запомнил?
— Это не машина. Электричка. Они уехали на последней электричке. Когда они садились, она уже отправлялась,…
— На Москву? — Нет, сэр… — Африканец был сама покорность.
«Прямо роман. „Хижина дяди Тома…“
Нигериец покосился на пистолет, который Игумнов все держал в руке.
