какая хмурая спина, какие суровые плечи! А в лакированной панели мнемосхемы отражалось его лицо. Лицо было незнакомо: старый друг, сколько раз смотрелось на него, каждая чёрточка, каждая морщинка — так всегда представлялось — изучены абсолютно. Внешне все такое же: те же морщинки, те же глаза, те же волосы, но всё вместе — неожиданное.
Она помнила Анатолия — доброго паренька, так смешно смущавшегося, когда над его неуклюжестью подшучивали друзья; помнила мужчину, подавленного их общим великим несчастьем — гибелью её сына и мужа; знала и знаменитого хроноконструктора, создателя первых кораблей времени — спокойного, невозмутимого при осложнениях, равнодушного к своей славе, к учёным почестям… Этого, собранного и натянутого, сурового, почти жестокого — таким он глядел из панельного зеркала, — ещё не знала. Таким, наверное, был древний бог Хронос — недаром он повесил в каюте образ грозного бога.
Он уловил её взгляд в зеркале, ответил рассеянным взглядом, и тут же забыл о ней. На панели вспыхивали и погасали красные и зеленые огоньки, они вытягивались в линии, складывались в запутанные фигурки — схемы взаимодействия аппаратов. В их метании ощущался хаос, пальцы Кнудсена нажимали на кнопки — каждая красная и зелёная вспышка была ответом на приказы с пульта. Пальцы нервничали и сердились, они чего-то добивались, у них что-то не выходило. Правая рука разбрасывалась пальцами по всему пульту, левая била в одни и те же точки — как бы вызывая что-то из бездействия. И вскоре у Марии сложилась ясная картина — правая рука обеспечивала координацию, она создавала общий фон, она трудилась сосредоточенно и хладнокровно. А левая взывала: каждый палец, нажимая на свои кнопки, чего-то настойчиво требовал и раздражался, что требование не исполняется. Марию захватила живая речь левой руки, она хотела проникнуть в скрытое её значение, но смысл оставался вне её понимания. Мария не вынесла и сказала очень тихо:
— Не получается…
Кнудсен услышал и сердито ответил — сердился не на неё, а на разлаженные автоматы, она это поняла:
— Получится!
Он продолжал с той же быстротой и настойчивостью манипулировать с клавиатурой, и она вскоре определила, что картина вспышек меняется. Зеленые и красные огоньки складывались в правильные сочетания, стали повторяться одни и те же фигурки. Повторяющиеся фигурки, видимо, образовали схему, какой добивался Кнудсен. Его пальцы успокаивались — уже не раздражённые, просто властные, они приказывали, а не взывали. Из рук исчезало живое чувство, так поразившее Марию: они только что были самостоятельными личностями, со своими мыслями и знаниями, теперь снова стали только руками — работали, как и полагается рукам, исполнителям воли хозяина.
Кнудсен хмуро сказал:
— Выскользнули в фазу. Теперь буду определяться, где мы и когда мы в этом «где» и что нас ждёт?
Она спросила:
— Опасаешься нового нападения?
— Вряд ли. У рангунов нет хронопреобразователей. Мы в другом времени и в другом месте — стало быть, недоступная цель.
Она знала, что любой отход во времени от пути в будущее или в прошлое невозможен без смены места в пространстве. Таков кардинальный закон хронистики — начатки её она усвоила. Но тот же закон утверждал, что и малый выход в хронофазу иногда сопровождается несоразмерным броском в пространстве. Как далеко от прежнего места это их новое «где»? Не столкнутся ли они при перемещении с крупным материальным телом? Не унесло ли хронолет с Дилоны? Может быть, они снова в межзвёздном пространстве? И, словно отвечая на её молчаливые вопросы, Кнудсен сказал:
— Далеко не унесёт. И автоматы следят, чтобы перемещение в пространстве было такое же незначительное, как и во времени. Снимаю оптический экран.
Стены кабины стали прозрачными. Хронолет лежал на голой скале в долинке. Вокруг высились горы.
— Мы по-прежнему на Дилоне, это главное. Сейчас выйдем и определимся. Но перед этим я должен кое-что сказать тебе. Не время для выяснения отношений, но ты сама вызвала меня на это.
— Слушаю, Анатолий.
Он глядел строго и печально.
— Ты сказала, Мария, что простила мне гибель сына, но гибели Аркадия не простишь. Я хочу, чтобы ты знала: сам себе я гибели Алексея никогда не прощал. А товарищей мы спасём, если они ещё живы. И горе тем, кто будет мешать нам!
Она молча смотрела на него. Она все более убеждалась, что он иной, чем она всегда думала о нем.
2
Если это и была Дилона, то неизвестный её уголок. Дилоны обитали на лесных равнинах, рангуны укрывались в лесистых горах. Здесь тоже вздымались горы, но один голый камень, и травинки не росло на склонах. Мария читала в отчётах астронавтов, что на всех планетах, где есть воздух, вода и тепло, трава и деревья заполняют любые закоулки. Здесь этот закон нарушался. На Дилоне было вдоволь воздуха, воды и тепла — и в этом мёртвом уголке тоже; на Дилоне — не так уж далеко отсюда — шумели величественные леса, везде гнездилась жизнь.
Различие было лишь в том, что в иных местах эта жизнь на какое-то время сокрушалась хроноворотами, чтобы опять возродиться и снова быть сокрушённой. А здесь и намёка не было на жизнь — существующую или погибшую: какая-то абсолютная внежизненность. Мария вытащила «индикатор жизни» — маленький приборчик, с которым не расставалась. Не то что высокоорганизованных клеток, даже бактерий не показывал индикатор.
— Ты знаешь, почему здесь так голо? — спросила Мария.
— Знаю, — ответил Кнудсен.
— Результат хроноворотов, о которых Старейшина Старейшин рассказывал Мише?
— Не думаю. Здесь не кладбище погибшей жизни, а изначальное её отсутствие. Ничто живое здесь не возникает и сюда не добирается.
— Но почему?
— Погляди на свой наручный передатчик.
На ручном передатчике ярко светилась красная точка — индикатор опасных излучений. Кнудсен сказал, что хронолет, выскользнув по фазовому времени, попал в район интенсивного распада атомных ядер. Здесь все пронизано альфа— и гамма-лучами, здесь свирепствуют нейтронные бури — природа тут казнит саму себя, так можно определить это невесёлое место. И, по всему, характер этого страшного уголка сложился таким задолго до того, как на Дилоне народилась жизнь.
— Значит, хронолет вышвырнуло в жерло природного ядерного реактора, так?
— Не в жерло, а на поверхность его. Но нам это самодурство природы не опасно. Конструкторы скафандров постарались, чтобы мы оставались в живых не только в раю, но и в аду.
— Я не поклонница рая, но хотела бы поскорей убраться из ада.
— Тогда возвращаемся на корабль.
— Ещё постою здесь несколько минут, если не возражаешь.
Мария осматривала горы, никогда не знавшие жизни, и думала, что если Аркадий прав и где-то существуют могущественные геноинженеры, то и всего их разума не хватит устроить полигон жизнерождения в таких вот гибельных местечках. «А почему бы и нет? — думала она. — Надо лишь создать живую ткань, так же противостоящую смертоносному излучению, как наши скафандры. Вот ещё аргумент против Аркадия: существуй такие высшие геноинженеры, они бы сконструировали жизнь всезащитней, чем она реально вышла. Природа, слепая природа — и без Высшего Разума в себе!»
Мария вспомнила, что новых аргументов Аркадию не узнать, ибо, возможно, Аркадия уже нет.
