ей вдруг стало жалко, что она уже не будет такой, как прежде. Наконец, слова матери стали доходить до нее.
– Ну, вот и снесла твоя курочка яичко! – с улыбкой сказала ей мать. – Придется привыкать – раз в месяц тебе предстоят несколько не самых приятных дней. Детство кончается. Скоро ты станешь настоящей женщиной.
Ей ужасно не понравилось слово «курочка». Мать тогда использовала его впервые, но после того случая оно возникало еще не раз и понемногу перестало резать слух. Курочка доставляла ей все больше и больше хлопот. И не только связанных с той неделей раз в месяц. Эта птичка давала о себе знать каждый день. Она требовала к себе внимания, не давала уснуть, заставляла вдруг останавливаться на улице, чтобы не упустить сценку, которая еще год-два назад не вызвала бы у нее никакого интереса. И еще: Джуди теперь (когда дома не было родителей) могла часами просиживать перед компьютером, разглядывая картинки с интернетовских сайтов, от которых у нее перехватывало дыхание. Курочка ее при этом начинала квохтать, отчего трусики увлажнялись. К сожалению, на этих картинках преобладали красотки, демонстрирующие свои прелести. Это ее мало интересовало. Но вот когда на картинке появлялась обнаженная мужская фигура с торчащим… торчащим… Она не могла подобрать подходящего слова для этого органа, на который взирала, словно зачарованная. Она видела, как выглядит эта штуковина на античных статуях, когда родители возили ее в Нью-Йорк, где они час провели в музее Метрополитен. Но на этих картинках все было по-другому. Здесь эта штуковина приобретала совершенно иную форму и размеры и, вероятно, переставала быть мягкой, какими выглядели висячие орудия древних героев.
Не то чтобы Джуди была девочкой непросвещенной. Рассказы подружек в школе заполнили некоторые пробелы в ее образовании, но одно дело разговоры и совсем другое – реалии. Лучше сто раз увидеть, чем один услышать. Вот она и разглядывала эти картинки, а потом долго не могла уснуть, ворочалась в постели, трогала пальчиком свою курочку, которая живо откликалась на эти прикосновения, и Джуди приходилось бежать в ванную, где стояло биде, чтобы ополоснуться.
А один раз… Она не очень любила вспоминать тот случай, хотя испытанное ею тогда чувство так закружило ей голову, что она хотела бы переживать его каждый день. Но она запрещала себе это делать, потому что было в этом что-то нехорошее – так ей казалось.
Это случилось года полтора назад. В школе к концу занятий она вдруг почувствовала, как у нее тянет внизу живота. События в тот день развивались быстрее, чем обычно, и не прошло и часа, как она поняла, что вся набухла и вот-вот протечет. Она едва дождалась конца занятий. Школьный автобус до их дома ехал обычно не больше пяти минут. Как сумасшедшая она выскочила из распахнувшихся дверей и понеслась домой. Проскочила в ванную, где тут же уселась на биде. И очень вовремя – еще чуть-чуть, и она и в самом деле протекла бы через свои тоненькие трусики и колготки. Приведя себя в порядок, она достала из шкафчика коробочку с тампонами (теперь такая коробочка была и у нее, хотя обязанность пополнять запас этих нехитрых средств по-прежнему оставалась уделом матери) и привычным уже движением поместила тампон в положенное место… И тут… Она словно задела какую-то струну – и та завибрировала, отдаваясь во всех уголках ее тела. Она ничего не могла с собой поделать. Прикусила нижнюю губу, словно прислушиваясь к себе, словно спрашивая у себя: «Что ты хочешь?», а потом ухватилась пальчиками за торчащий кончик тампона, извлекла его, чтобы тут же снова заполнить им образовавшуюся пустоту. И тело снова откликнулось – словно серебряные колокольчики зазвенели в ушах. Она чувствовала, что мышцы лица перестали ее слушаться, что у нее появилось какое-то немыслимое расплывшееся выражение. Она закрыла глаза и сделала еще несколько движений тампоном. С ней случилось что-то необыкновенное. Конвульсия невообразимого наслаждения свела ее тело. Всеми своими мышцами обхватила она этот жалкий ватный стерженек – такой тоненький, такой податливый… Слишком податливый. Она почти не чувствовала его…
Ей понадобилось минут десять, чтобы успокоиться. В конце концов она заменила пришедший в полную негодность тампон на новый и вышла из ванной. Дома еще никого не было, и она до приезда матери пролежала у себя в комнате перед телевизором. Месячные в этот раз протекали у нее бурно – она пачками глотала аспирин, чтобы снять терзающую ее боль, в школе была необщительной, а приходя домой, сразу же ложилась. Она старалась не вспоминать тот случай и заставляла себя не делать того, что сделала в тот раз. Хотя иногда это ей и не удавалось.
В школе не было мальчишек, которые интересовали бы ее. Она всех их знала сто лет, и роман с кем-то из них восприняла бы как кровосмесительный (недавно она узнала это слово, прочтя перевод книги какого-то немца; фамилию автора она забыла, помнила лишь название – «Хомо фабер»). А потому каждую поездку за пределы их маленького провинциального городка воспринимала как дар божий и всякий раз ждала, ждала, что вот теперь-то уж обязательно появится прекрасный принц, и…
До Вирджинии-Бич в этот раз они ехали долго и до места добрались уже ночью.
В холле Джуди увидела парня приблизительно ее лет. Несмотря на поздний час, он неторопливо прохаживался перед стойкой портье. Увидев Джуди, он остановился и разинул рот. Впрочем, тут же его закрыл и принялся делать вид, что сквозь огромные стеклянные окна разглядывает что-то в кромешной тьме тропической ночи. Джуди тоже не подала виду, что парень с первого взгляда
Парень оказался настолько любезным, что помог им принести вещи из машины. Пожелав им спокойной ночи перед дверями их номера (по какому-то странному совпадению, его родители снимали соседний), он не ушел, пока дверь за ними не закрылась.
Обессиленная после долгого дня, Джуди поспешила принять душ и улеглась спать. Ей приснился парень из соседнего номера. Они вдвоем катались на машине, потом лежали на пустынном пляже. Потом парень поцеловал ее и положил руку на ее почему-то обнаженную грудь. Они ничуть не стеснялась своей наготы. Напротив, положив свою руку на его, она прижимала его к себе все сильнее и сильнее. Она проснулась оттого, что больно сдавила себе грудь, но тотчас же снова погрузилась в сон.
Воскресенье
Джон, хотя и собирался встать пораньше, проспал до десяти. А проснулся не потому, что проснулся – его разбудил отец.
– Быстро! Пятнадцать минут тебе на все про все, и чтобы был готов.
Ему хватило десяти. Они спустились в ресторан гостиницы, где был шведский стол. Джон недовольно сморщился, и отец дал ему десятку, показав пальцем на видневшийся сквозь окна Макдональдс. Джон умял там «Большой Мак» с невероятным количеством картошки фри, которую, правда, съел не всю, а прихватил остатки с собой и дожевывал по дороге. Взял еще и бутылочку колы. В десятку уложился, даже осталось еще доллара полтора. Он вернулся в ресторан гостиницы, где родители еще доедали какие-то жуткие салаты, запивая их чаем. Нет, положительно никогда им не понять друг друга. Наконец, их долгое застолье кончилось, и они поднялись в номер, чтобы одеться по-пляжному. Проходя мимо 225 номера, Джон задержался на секунду, прислушался, но за дверями стояла тишина, и он с сожалением решил, что его вчерашние знакомые спят после утомительной дороги.
На пляже они расположились почти у самой кромки океана, который был сегодня на удивление спокоен. Он лишь словно дышал глубоко – вода отступала на фут-другой, а потом снова возвращалась почти к самой голове Джона, который любил чувствовать это дыхание.
Вчерашняя девчонка не выходила у Джона из головы. Жаль, он не успел как следует разглядеть ее. Но первое впечатление она оставила самое неплохое. Конечно, он судил только по внешности. Больше его ничто не интересовало. Да и существовало ли что-нибудь, кроме этого? Он даже не задавал себе этого вопроса, потому что в этом мире было только то, что его интересовало, а все остальное… Придет время и он, вероятно, задумается об остальном. А пока существовала эта девчонка, хотя вокруг были и другие. Вот, например, недалеко от него расположилось семейство – мама, папа, дочка и сын. Дочка очень даже ничего. Нет, просто очень даже хорошенькая. Он вытянул шею, надев предварительно темные очки. Хотя треугольничек спереди и закрывает самый аппетитный кусочек ее тела, она из-за этого вовсе не теряет своей привлекательности. Два других треугольничка такого же размера закрывали еще два лакомых кусочка. Хорошенький купальничек. Он заставил себя отвести взгляд в другую сторону, потому что его непоседливый петушок зашевелился в плавках. Но повсюду его глаза встречали полуобнаженные женские тела – такие влекущие, такие атласные, умащенные противозагарными лосьонами и мазями, они действовали на его зрачки, как магнит на железные опилки.
Он даже забыл о том, что первое его желание, когда голые ступни коснулись горячего песка, было броситься в воду. Теперь он вспомнил об этом и, сделав два-три шага, красиво нырнул, уйдя под воду с головой и вынырнув футов через десять. Он отрабатывал этот прием в школьном бассейне. Интересно, видел ли кто-нибудь его прыжок? Он проплавал минут пятнадцать, после чего вылез на берег и уселся, не вытираясь, на свой топчан.
Кстати, а где вчерашняя девчонка? Как ее – Джуди? Он, не вставая с топчана, повертел головой. Ни Джуди, ни ее матери поблизости не было видно. Зато он увидел кое-что другое. Может быть, даже ничуть не хуже. Поблизости лежала красотка лет, наверное, двадцати. Она постелила на топчан подстилку, улеглась на нее, а потом расстегнула на спине это… как же оно называется, ну верхнюю часть, которая прикрывает грудь, и вытащила ее из-под себя. Это чтобы на спине, когда она загорит, не осталось белой полоски.
Он заерзал на своем топчане, в какой уже раз вытягивая шею. Значит, вот оно как. Лежит там себе, а у нее на этом месте ничего нет. С пятнадцати- двадцати футов, которые отделали его от девицы, он видел профиль груди, приплюснутой тяжестью тела к топчану. Ему вдруг так захотелось потрогать это обнаженное чудо, что от абсолютной неосуществимости такого желания у него запершило в горле. И петушок у него зашевелился так, что и ему самому пришлось лечь на живот. Он закрыл глаза, но эта примятая женская грудь не выходила у него из головы. Он представлял себе, как гладит ее, как прикасается к этой атласной коже и к тому, чего не было видно, но что находилось там, прижатое к подстилке. Затем он мысленно увидел, как эта девица встает, забыв о том, что сняла с себя существенную деталь своего пляжного костюма. Что тогда откроется его взору? От этой мысли у него отчаянно закружилась голова, а в плавках стало совсем тесно, потому что петушок просто сошел с ума.
Джон принял единственно правильное решение. Пробормотав для родителей «ох, жарко», он ухватился руками за планки топчана и, не вставая, подтянул себя на фут-полтора к океану. Набежавшая теплая волна обдала его лицо, а он, так и не оторвав живота от топчана, продвинулся еще немного, потом еще, пока не оказался в воде целиком. Еще два-три гребка, и он уже на глубине. Отплыв подальше, он попытался поправить на себе плавки, но рука помимо его воли раза три-четыре прошлась по петушку, которому большего и не потребовалось – он добавил своих шесть-семь малых белесых капель в огромный океан, где они мигом растворились, навсегда скрыв следы его греха.
На душе у него было немного муторно, потому что он опять не устоял, зато он испытывал физическое облегчение. Исчезла тяжесть в паху, которая не давала ему уснуть вчера, а сегодня на пляже, только усилилась. Он поплавал еще немного, а потом выбрался на берег.
– Джон, хватит валяться на солнце. Иди в тень, а то обгоришь, как в прошлый раз, – сказала мать.
Джон натянул на себя спасительные джинсы, которые тут же стали мокрыми от плавок, и отправился бродить под навесом, тянувшимся почти вдоль всего раскинувшегося на несколько миль пляжа. Здесь стояли киоски, прилавки, столики, где было все: от морских ракушек и креветок до миниатюрных, умещающихся на ладони, телевизоров. Он потратил сэкономленные полтора доллара на чипсы и пошел вдоль этих торговых рядов, закидывая в рот хрустящий соленый картофель. Пройдя около полумили, он повернул обратно.
