Глава 15
В это время, в двадцать пятьдесят на Семьдесят третьей улице очень мало мест для стоянки автомобилей. Наконец я все же нашел одно, примерно за полквартала к востоку от Белфордской Мемориальной часовни. Мне показалось что-то знакомое в номерном знаке машины, стоящей прямо перед моей, и, действительно, после того как я вышел из машины и посмотрел, я увидел, что это автомобиль Геберта.
Он был как новый, будучи промыт после его рискованной поездки в заброшенные места округа Патнэм. Я отдал должное его способности к восстановлению, так как он, очевидно, достаточно поправился за три часа, чтобы появиться на торжественной церемонии.
Я подошел к порталу часовни, вошел и очутился в квадратном зале с панелями из мрамора. Пожилой человек в черной одежде приблизился и поклонился мне. Казалось, что он находится под влиянием хронической, но аристократической меланхолии. Он указал дверь направо от него, простирая часть руки в этом направлении, причем его локоть был прижат к бедру, и пробормотал:
– Добрый вечер, сэр. В часовню этим путем или… что?
Он тихонько кашлянул.
– Так как у усопшего не было семьи, несколько его близких друзей собираются в отдельной комнате.
– О, я представляю душеприказчика по имуществу. Я не знаю… Как вы думаете?
– Я бы думал, сэр, в этом случае, вам следует пройти туда…
– Хорошо. Куда идти?
Он повернулся, открыл дверь и с поклоном пропустил меня. Я шагнул на толстый мягкий ковер. Это была элегантная комната, с приглушенным светом, мягкими диванами и креслами, с запахом, напоминающим первоклассную парикмахерскую.
В кресле в углу сидела Элен Фрост, бледная, сосредоточенная и красивая, в темно-сером платье и маленькой черной шляпке. Впереди нее со слегка вызывающим видом стоял Луэлин, Перрен Геберт сидел на диване справа. Две женщины, в одной из которых я узнал женщину, принимавшую участие в заседании по выбору конфет, сидели в креслах в другом конце комнаты.
Я кивнул орто-кузенам, и они ответили мне кивком, я кивнул также Геберту, получил от него кивок, и занял кресла слева. От того места, где Луэлин склонился над Элен, доносились приглушенные голоса… Одежда Геберта выглядела опрятней, чем его лицо, с распухшими глазами.
Я сел и вспомнил фразу Вулфа: «Печальное и молчаливое преклонение перед этим вызывает суеверный страх».
Открылась дверь, и вошел Дадли Фрост. Я был ближе всех к двери. Он огляделся, прошел мимо меня, не считая нужным узнавать, увидел двух женщин и крикнул им: «Здравствуйте», – да так громко, что они подпрыгнули, послал короткий кивок в направлении Геберта, перешел в угол, где были кузены.
– Раньше времени, Боже мой, так и есть! Почему никогда со мной не случается! Элен, дорогая, где черт возьми, ваша мать?.. Я звонил три раза… Боже милостивый! Я забыл про цветы в конце кондов! Когда я подумал об этом, было слишком поздно посылать их, и я решил принести их с собой…
– Хорошо, папа, все в порядке. Здесь масса цветов.
Может быть, преклонение было печальным, но больше не было молчаливым. Я недоумевал, как они справлялись с ним во время минутного молчания в память о погибших в день перемирия note 4. Я думал о возможных причинах, когда дверь снова открылась и вошла миссис Фрост. Ее деверь сразу к ней подошел, встречая ее восклицаниями. Она тоже была бледной, но, конечно, не такой, как Элен. Она была в черном вечернем платье под черной пелериной, с черной атласной кастрюлей для пирожков в качестве шляпы… На ней мало что отразилось. Со своей обычной уверенной манерой она почти не заметила Дадли, кивнула Геберту, поздоровалась с двумя женщинами и пошла через комнату к дочери и племяннику.
Я сидел и наблюдал. Вдруг появилось новое лицо, человек вошел так тихо через какую-то другую дверь, что я не слышал, как он сделал это. Это был еще один аристократ, немного потолще, чем первый в холле, но такой же меланхоличный.
– Входите теперь, пожалуйста.
Мы все двинулись. Я стал позади, пропуская других вперед. Лу, по-видимому, думал, что Элен должна опереться на его руку, а она, казалось, этого не думала. Я следовал за ними, задыхаясь от всего этого декорума благопристойности.
Часовня была тускло освещена. Проводник прошептал что-то миссис Фрост, она качнула головой и повела всех к сиденьям. Там на стульях было сорок или пятьдесят человек. Взглянув туда, я увидел несколько лиц, которые видел раньше; среди прочих, Коллинджер, адвокат, пара шпиков в заднем ряду. Я обошел вокруг задних рядов, потому что увидел там дверь, ведущую в холл…
Гроб, совершенно черный с хромированными ручками, с цветами повсюду вокруг него и на нем, высился впереди.
Минуты через две дверь в дальнем конце открылась, и из нее вышел какой-то парень, встал около гроба и начал вглядываться во всех нас. Он был одет в форму своей профессии, у него был широкий рот и спокойный уверенный взгляд, никоим образом не дерзкий. После довольно долгого рассматривания он начал говорить.
Для профессионала, я думаю, он не вызывал возражений. С меня было достаточно задолго до того, как он закончил, потому что в отношении меня немного елейности хватает надолго. Если бы мне нужно было вознестись на небо с помощью лести, я бы предпочел, чтобы вы забыли о ней и позволили бы мне найти мой естественный уровень. Но я говорю только за себя, если вам нравится это, то я надеюсь, вы это и получите.
Мое место сзади позволило мне удрать, как только я услышал «аминь». Я вышел первым. За то, что он впустил меня в отдельную отпевальню, я предложил аристократу в холле монету в двадцать пять центов, которую, как я думаю, он взял из-за того, что благородство обязывает. Я вышел на тротуар… Какой-то нахал вклинился и поставил машину на расстоянии в три дюйма от заднего бампера «родстера», и мне пришлось здорово поизвиваться, чтобы выбраться, не поцарапав крыло машины Геберта. Затем я дал газу и направился в деловую часть города.
Было почти десять тридцать вечера, когда я добрался домой.
Заглянув в дверь комбината, а увидел, что Вулф был в кресле с закрытыми глазами и с ужасной гримасой на лице, слушая по радио передачу «Час жемчужин мудрости».
В кухне Фриц сидел за маленьким столом, за которым я обычно завтракаю, и раскладывал пасьянс, сняв шлепанцы и уцепившись большими пальцами ног за перекладины другого стула.
Когда я наливал стакан молока из бутылки, которую достал из холодильника, он спросил меня:
– Как прошло? Хорошие похороны?
Я упрекнул его:
– Тебе следует стыдиться. Я знал, что все французы грубияны.
– Я не француз! Я швейцарец.
– Все вы так говорите. Но ты читаешь французскую газету.
Я сделал первый глоток из стакана, отнес его в кабинет, сел в свое кресло и посмотрел на Вулфа. Его гримаса казалась даже более искаженной, чем когда я посмотрел на него, проходя мимо. Я оставил его страдать некоторое время, потом пожалел его, подошел к радио, выключил его и вернулся к своему креслу. Потягивая молоко, я наблюдал за ним. Постепенно его лицо расслабилось, и наконец я увидел, как его веки шевельнулись, а затем слегка приоткрылись. Он сделал вдох, который дошел прямо до самого дна.
– Ладно, вы вполне заслужили это. Что же это значит? – сказал я.
– Не больше, чем двенадцать шагов. Как только эта услада началась, вы могли встать с кресла и пройти пятнадцать футов до радио и столько же назад. Это составляет тридцать, и вы бы избавились от ваших страданий. Или, если вы действительно верите, что было бы чересчур много усилий, вы могли бы
