— Тут уж моли не моли, хорошего не дождешься, — сказал Уайти II. — Ну Фауна, ну астрология! Сделала из придурка президента. Лучше бы помогла Доку книжку написать…
— Это кто придурок? — грозно спросил Элен.
— Уильям Генри Гаррисон, девятый президент.
— А… — сказал Элен. — Тогда ладно.
— Что же нам делать с Доком? Он стал совсем на себя не похожий! — заверещала Агнесса своим хриплым сопрано. — Я принесла ему пинту виски, он ни разу и не приложился. Сидит, смотрит на свои желтые бумажки. А знаете, что он на них нарисовал?
— Головастиков?.. — предположил Уайти I.
— Нет, хуже. Неприличную картинку!
— Фу ты напугал, — сказал Мак. — Может, он наоборот, на поправку пошел. Так что там за картинка?
— Представляете, — Агнесса понизила голос, — нарисована женщина, совсем голая. А рядом с ней осьминог курит трубку! Нет, раньше Док таких картинок не рисовал!..
Могучая Ида очнулась — словно гора ожила — и сказала:
— А ведь какой раньше был легкий, веселый! Прямо как порча на него нашла. Будь это не Док, а кто другой, я бы сразу подумала, что здесь баба замешана. Да нет! Сроду еще Док от баб не плакал!..
— Зато они от него плакали, — ввернул Мак.
— А может, и правда, дело в какой-нибудь девчонке? — спросила Фауна, подбочась. — Может, водит его какая-нибудь за нос?
— Нет, — сказал Элен, — у него больше на болезнь похоже. Придешь к нему, а он молчит. Скажешь — не слышит… Скорей бы он выздоравливал.
— Давайте ему подбросим парочку девиц, — предложил Уайти II. — Глядишь, и оживет.
— Знаете, — сказал Мак, — хоть и не верю я в эти звезды, пусть-ка Фауна ему погадает. Авось в гороскопе найдем что-нибудь дельное…
— Все вы не верите, только просите, погадай, — проворчала Фауна. — Что мне, больше всех надо?.. Так когда у Дока день рождения?
Ко всеобщему удивлению, выяснилось, что никто не помнит.
— Вроде бы осенью… — неуверенно сказал Эдди.
— Мне не вроде, мне надо точно знать, — сказала Фауна. — Мак, может, ты у него спросишь?
— Ладно. Слушай, Фауна, ты это… не особо на звезды смотри, прибавь там от себя что надо.
— А что надо?
— Ну, чтоб бросил писать свою чертову книжку. Да зажил по-старому…
— А что плохого, пускай он ее напишет, — сказал Элен. — Раз уж хочется.
— Давайте по-честному, — сказал Мак и почесал живот. — Конечно, ему хочется эту книжку написать, день и ночь над ней страдает. Только знаете, что я думаю? Никогда он ее не напишет!
— Это почему?! — Элен аж с места привскочил.
— Знаете, есть такие люди, их врачи называют «предрасположенные к страданиям»? Они страдают всегда и везде. А почему? Потому что на самом деле им страдать нравится! Так и наш Док. Ему не книжку хочется написать, а пострадать.
—Выходит, он сам себя мучает? — удивился Уайти I. — Зачем?
— Сейчас объясню. Слыхали такое слово — «замена»?
— Это у футболистов, что ли? — спросил Эдди.
— Сам ты футболист, — сказал Мак. — «Замена» — это когда человеку чего-то недостает и он пытается восполнить чем-то еще. Сам того не зная.
— Врешь! — грозно вскричал Элен. — Док все на свете знает.
— Спокойно, — сказал Мак, — конечно, знает. Он и про книжку знает. Знает, что книжка — еще не самый главный вопрос! Потому и не может ее написать! Quod erat demonstrandum.
— Чего, чего? — не поняла Фауна.
— Ч. т. д. — что и требовалось доказать.
— Ах, да, — сказала Фауна. — Твоя правда…
10. В СТЕНЕ, НАС ОКРУЖАЮЩЕЙ, ЕСТЬ ЛАЗ, НАС ВОПРОШАЮЩИЙ
Док сделал кое-какую перестановку: теперь стол стоял у окна. Док строчил по желтой бумаге: «Изменение цвета, по-видимому, является не только следствием усиленного притока жидкостей к поверхности, но также следствием коробления тканей, которое вызывает преломление световых лучей, создавая тем самым впечатление цвета».
Где-то хлопнула дверь. Док бросил взгляд в окно: по тропинке от дверей Королевской ночлежки вразвалку шла Фауна.
Док снова склонился над столом, но тут на улице послышались шаги. Так, а теперь кто? Оказывается, это Могучая Ида идет к себе в кафе. Вот открылась двери лавки и показался Джозеф-Мария. Он перешел через дороту, поднялся на крыльцо Западной биологической и постучал.
— Войдите, — крикнул Док (в голосе звучало облегчение).
— Вот, решил заглянуть. А то у меня оркестр над головой репетирует. Свихнуться можно.
— Вообще-то я занят, — не очень уверенно сказал Док.
Джозеф-Мария осмотрел комнату.
— Зачем тебе змеи?
— Продавать.
Док выглянул в окно.
— Да кто их купит? — сказал Джозеф-Мария. — Что ты там увидел? —Он по-гусиному вытянул шею в сторону окна. — Так это же новенькая, та самая, из «Медвежьего стяга». Ох, Фауна с ней и наплачется!..
— С кем? — рассеянно спросил Док.
— Ты что, не слышишь?
— Мне надо работать… — вяло сказал Док.
— Знаешь, — неожиданно сказал Патрон, — а я все равно не верю!
— Ты о чем?
— Не верю, что в шахматах нельзя сжульничать.
— Нельзя! Извини, мне пора.
— Постой, куда спешишь?
— Отлив скоро…
Док брел берегом моря. Белые от пены волны лезли на песок, нет-нет да и обдавали ноги. Впереди катили кулички. Золотое солнце уходило все дальше в простор на запад; на ниточке горизонта непрочно замерла шхуна.
Слева белели круглые песчаные дюны, за ними вставали сосны — темные, словно хранившие днем частицу ночи.
«Итак, при стимуляция у них учащается пульс, точь-в-точь как у человека в момент эмоционального или физического напряжения. Возможно, выделяется адреналин. Но как это доказать? Теперь до самых весенних приливов не найти подопытных организмов…» — думал Док.
«Веришь ли ты сам во все это? Ты разучился смеяться над собой. Ты в плену у своего самомненья», — наговаривал средний голос.
«Одинок ты! Никому ничего не даешь, ни от кого не берешь… Никто не согреет твою душу! Нет у тебя дорогого человека!»-надсаживался где-то в самом нутре нижний голос.
Больше всего на свете Док хотел вернуться к старой жизни — так взрослые порой хотят вернуться в детство, забывая о том, что и детям бывает горько. Док присел на корточки и, согнув ладонь совком, вырыл ямку в сыром песке. Ямка быстро наполнялась водой, песчаные края таяли. Из-под пальцев пустился наутек песчаный крабик.
Сзади раздался голос:
