состоит в Общественном комитете по морали, поет альтом в церкви… Да, высоко залетели мои птички… Ну-ка, Сюзи, теперь ты.
— Что я?
— Скажи, для чего предназначен этот столовый предмет?
— Вот эта чудная вилка?
— Да.
— Кто ж его знает…
— А ты соберись с мыслями, подумай, что можно есть этой вилкой?
— Так, — сказала Сюзи задумчиво. — Картошки ей много не подденешь… Может, она для пикулей?..
— Нет. Это вилка для моллюсков!
— Фу! — Сюзи аж передернулась, — Я моллюсков не то что вилкой… Я на них и смотреть-то не могу!
— Какая неокультуренность! — презрительно сказала Агнесса.
— Сама ты… Сама ты это слово!
— Вот-вот, лишний раз подтверждаешь.
— Слушай, ты… — Сюзи вскочила с места.
— Немедленно прекратите! — возвысила голос Фауна. — А то обеим надаю по заднице!.. Так, теперь займемся осанкой и походкой. Где у нас книжки?
— Небось, Джо Элегант опять забрал читать.
— Да что там читать? — изумилась Фауна. — Я ведь нарочно выбирала всякую дрянь, чтоб никто не польстился. «Журнал скотовода», да «Гражданский кодекс Калифорнии», да еще какой-то вшивый роман из современных… Ладно, обойдемся корзинкой. Ну-ка, Агнесса, корзину на голову! —Фауна придирчиво осмотрела ученицу. Итак, леди, послушайте. То, что ноги вместе и бедра напоказ — это еще не осанка. Осанка — это состояние души! У женщины могут быть бедра как ведра, но держаться надо так, словно у тебя стопка книг на голове.
В дверь постучали — просунулся Джо Элегант и вручил Фауне записку. Она прочла, заулыбалась:
— Вот ведь какой этот Мак. Небось, и пакость сделает, а все равно на него не сердишься. Неотразимый мужчина, одно слово — джентльмен.
— Что он там натворил? — спросила Агнесса.
— Пока вроде ничего… Вы только послушайте, каков слог: «Мак с ребятами имеют честь просить Вас пожаловать завтра после полудня в гости — на стаканчик винца и для важного разговору. Приглашаются также девочки. R. S. V. Р. [Repondez s'il vous plait. — Ждем ответа (франц.) — устойчивая форма, применяемая в конце писем]. Мог бы просто крикнуть под окошком, так нет же — „имеет честь просить пожаловать“! Ей-богу, настоящий джентльмен, — Фауна вздохнула. — Жалко, что бродяга, а то бы я какую-нибудь из вас непременно за него сосватала… Значит так. Завтра у Мака в гостях поменьше болтайте, побольше слушайте. Интересно, что это за важный разговор? Очень может быть, что они просто хотят выманить у нас денег. Так что не умничайте, за всех буду думать и говорить я.
Вдруг Фауна стукнула себя рукой в лоб:
— Господи, чуть не забыла! Джо Элегант испек торт. Верней, не торт, а тортище. Ступай, Сюзи, отнеси его Доку, да еще прихвати четыре банки холодного пива. А то совсем что-то наш Док захандрил…
— Ладно, — сказала Сюзи. — А живот от пива с тортом у него не вспучит?
— Это уж не твоя забота, — оказала Фауна.
Сюзи ушла.
— С какой радостью я бы поставила золотую звездочку и этой девчонке! Все равно нам от нее никакого проку.
16. ЦВЕТОЧКИ СВ. МАКА МОНТЕРЕЙСКОГО
[По-видимому, автор шутливо перефразирует общее название народных рассказов об итальянском проповеднике, основателе ордена францисканцев Франциске Ассизском (1182-1226) — «Цветочки св. Франциска Ассизского»]
Док выложил на полку десять крупных морских звезд, поставил на столе в ряд восемь лабораторных чашек из прозрачного стекла, наполнил их морской водой до половины. Не слишком склонный к порядку в житейском смысле, Док был педант в лабораторной работе. Приготавливать срезы зародыша морской звезды казалось ему теперь сущим удовольствием. Известная, сто раз деланная работа. Никаких дум. Полная определенность. Череда знакомых явлений. За такой работой отдыхаешь…
Прежний покой вернулся к Доку: на душе был штиль, — легкие ветерки, что срывались порой, не нарушали его. Стихли муки творчества: не стыло сердце в первооткрывательском сиротстве. Тихонько играла пластинка Баха — старые верные фуги, четкие, как уравнения… Работая, Док все больше исполнялся благорасположения. Он снова любил себя — как человека, как личность, как всякую живую душу. Чувство неудовлетворенности, часто отравляющее человеческую жизнь и столь сильно мучившее его прежде, отступило. Верхний голос пел успокоенно и чинно; средний, обыкновенно хриплый и громкий, был едва слышен — ворчал, бормотал, но что — не разобрать. А нижний — тот и вовсе молчал, словно убаюканный теплыми, ласковыми волнами…
Вдруг гремучие змеи забеспокоились в своей проволочной клетке: подняли головы, заводили в воздухе раздвоенными язычками — и все четыре дружно застрочили гремушками. Теперь уж и Док заслышал шаги, оторвался от работы. Дверь открылась, вошел Мак.
— Это, наверно, новые змеи, ко мне еще не привыкли, — оказал он, посмотрев на клетку.
— Сам виноват, редко заходишь, — сказал Док.
— Да не очень-то меня здесь в последнее время привечали…
— Прости, старина, я был не в духе. Постараюсь исправиться.
— Ну как твои восьминоги? Будешь еще ими заниматься?
— Пока не знаю.
— Лучше б не надо. А то они тебя совсем замучали.
— Что ты, — рассмеялся Док, — осьминоги тут ни при чем. Просто я отвык думать — вот и мучаюсь.
— Бери пример с меня, я и не привыкал, — сказал Мак.
— Позволь-позволь, — сказал Док. — По-моему, ты думаешь не меньше моего; ты, правда, посвятил свой ум проблемам более микроскопического ранга…
— Как-как? Что-то я таких не знаю. Скажи лучше, что ты думаешь о Патроне, только чур по- честному.
— Что тут думать. Не понимаю я его. Мы с ним очень разные люди.
— Еще бы, — сказал Мак. — Ты честный, не то что он.
— Это ты как специалист утверждаешь? — усмехнулся Док.
— Что за намеки? — обиделся Мак. — Положа руку на сердце, разве я не честный человек? То есть, может, и не честный, но зато по-честному признаюсь! Всем известно, что я — обманщик, и мне первому. Джозеф — тоже обманщик, а сам, поди, не знает…
— Хм, может, ты и прав.
— Так я вот что хотел спросить. Как, по-твоему, понравится Патрону, если у него будут кой-какие неприятности?
— Кому же это понравится.
— Он ведь на Консервном Ряду большой интерес имеет. И со всеми должен ладить, если, конечно, хочет у нас задержаться. Верно я говорю?
— Не пойму, куда ты клонишь?
— Так, просто рассуждаю.
— Ты хочешь сказать, что положение у Патрона — щекотливое?
