словом, обладал всеми качествами, которые притягивают девушек среднего сословия. Моя невеста познакомилась с ним, когда я был на работе в школе. Я часто говорил с ней о нем, умолял бросить его. Я предлагал пожениться как можно скорее, уехать и начинать жизнь в другой стране. Но она не слушала меня, что бы я ни говорил ей! Для меня стало очевидно, что она увлечена им сверх меры. И тогда я решил познакомиться с ним сам и уговорить его обращаться с девушкой великодушно. Я думал, что у него к ней серьезные намерения. Я пришел туда, где его можно было застать, и мы познакомились!
На этом месте своего рассказа Джакоб Сэттл был вынужден прерваться, так как видно было, что у него поднялся ком к горлу, дыхание участилось, стало прерывистым. Немного успокоившись, он продолжал:
– Сэр, бог свидетель, в тот день я не думал о себе! Я любил мою Мэйбл! И я уже смирился с тем, что она любит его! Я уже смирился и желал ей только счастья! Но этот человек вел себя со мной нагло, оскорбительно! Вам, сэр, как джентльмену, вероятно, не понять, каково это – терпеть оскорбительное отношение к себе со стороны человека, который занимает более высокое положение в обществе. Но я снес это. Я умолял его относиться к девушке бережно, так как понимал, что то, что может быть для него часом развлечения, ей сломает всю жизнь. Ее разбитое сердце пугало меня больше всего, ничего другого я не боялся! Но когда я спросил его о времени его женитьбы на ней, он так расхохотался, что я потерял всю свою вежливость и терпение и заявил, что я не намерен стоять в стороне и смотреть на то, как ее делают несчастной. Он пришел в бешенство при моих словах и стал оскорблять бедную девушку. И тогда я поклялся, что... он больше не принесет ей вреда... Бог знает, как это все произошло дальше!.. Очень трудно потом вспоминать те минуты и... вряд ли кому дано четко зафиксировать тот момент, когда прозвучало последнее слово и последовал удар... Одним словом, когда я пришел в себя, он был уже мертв и его бездыханное тело лежало у моих ног. Руки у меня были обрызганы кровью, которая била из его растерзанного горла. Мы были одни, да к тому же он был пришлым, и никто из его близких не наводил никаких справок. Одним словом, убийство сошло мне с рук. Его кости, может быть, и до сих пор белеют на дне реки, куда я сбросил его тело. Никто никогда не интересовался его исчезновением. Никто, кроме моей бедной Мэйбл. Но она не смела никому рассказывать. Оказалось, все было напрасно! Вскоре после случившегося я уехал на несколько месяцев, так как мне невыносимо было там оставаться! А когда вернулся, то узнал, что бесчестье ее открылось и, не вынеся его тяжести, Мэйбл умерла. Мне долго не давала покоя мысль о том, что не соверши я своего злого дела – и она была бы жива! Но теперь, когда я узнал, что это убийство было бесполезно, так как он опозорил ее еще раньше, оно легло на меня еще большим бременем! Ах, сэр! Вы, человек, который не совершал ничего подобного в жизни, не можете себе представить, как тяжко нести такой грех в душе! Вы, наверно, думаете, что я привык уже к этой ноше. Ничего подобного! Этот грех с каждой минутой все растет и растет! А вместе с этим растет и осознание того, что тебе навсегда закрыт путь на Небо! От вас это так далеко, что вы даже не можете это понять, и я молю бога, чтобы вы никогда не оказались в моем положении. Обычно люди не задумываются об этих вещах, потому что у них нет серьезных грехов за душой. Небо для них – всего лишь слово. Они рады бесконечно ждать и пустить ход событий их жизни на самотек. Но вы не можете даже представить себе всю величину страстного желания других увидеть врата Неба и присоединиться к тем, кто в белых одеждах переступает их порог! Под «другими» я имею в виду тех, кто обречен вечно остаться за этим порогом! Тех, для кого врата неба будут вечно заперты! И все это воплотилось в моем сне. Предо мной – главный вход небесных врат. Два столба, от когорых в разные стороны отходят стены из закаленной пили. А сами они настолько высоки, что попирают облака. Между ними проем очень мал: мне виден только отблеск хрустального грота, что открывается по ту сторону ворот. Сверкают прозрачные стены грота, и у них – люди в белых одеждах. Они прошли через врата Неба – и их лица светятся улыбками радости! Я стою у самых ворот, мое сердце восторженно бьется, дух захватывает от нетерпения дождаться своей очереди и от страстного желания пройти!.. В воротах два ангела с раскинутыми крыльями... О, боже, как суровы выражения их лиц! У каждого из них в одной руке по огненному мечу, в другой – ключи от врат Неба. Рядом стоят фигуры во всем черном, одежды покрывают их почти полностью – видны только глаза. Каждому жаждущему пройти через ворота они подают белые одежды. Совсем такие, в которые одеты ангелы! В воздухе носится тихий шепот, словно шелест листвы, который говорит, что люди должны быть одеты в свою одежду и чтобы она была чиста. В противном случае ангелы не пропустят их в ворота, но поразят огненными мечами! Я набрасываю на себя свою одежду и выхожу вперед, ко входу... Но... Ангелы прячут за спинами ключи от врат Неба! Они сурово смотрят на мою одежду! Я сам опускаю на нее взгляд... Боже! Все мое платье запачкано кровью!!! С моих рук кровь стекает совсем также, как она стекала там, на берегу реки!.. В воздухе сверкают огненные мечи, все готово для того, чтобы низвергнуть меня, мой ужас безграничен!.. Тут я просыпаюсь. Этот страшный сон приходит ко мне снова и снова! В нем нет ужаса зла, в нем благородный гнев. Я знаю! Этот сон навещает меня не из тьмы, где живут все сновидения. Он послан мне Господом как наказание! Никогда, никогда не суждено мне пройти в ворота! Потому что и белые ангельские одеяния покроются мерзкими пятнами, едва до них дотронутся мои окровавленные руки!
Я внимательно слушал все, что рассказывал Джакоб Сэттл, но, признаюсь, временами с трудом понимал сказанное. В его голосе было столько потустороннего, грезящего; в его глазах было столько мистического, – порой мне казалось, что он смотрит сквозь меня, как сквозь пустое место, – в самой его манере произносить слова было столько величественного и так это все контрастировало с его поношенной рабочей одеждой и убогой обстановкой комнаты, что я уж даже подумал: «А не сон ли все это?..»
Мы довольно долго сидели молча. Я смотрел на этого человека со все возрастающим изумлением. Теперь его исповедь была сделана, его дух, казалось, навечно низвергнувшийся, воспрял вновь, словно молодой стройный стебель. Я должен был бы ужаснуться его рассказом и им самим после него, но, странно, этого не произошло! Конечно, мало приятного оказаться в роли доверительного лица убийцы, но бедняга пошел на свое кровавое дело, будучи спровоцирован и с такими самоотверженными целями, что я считал себя не вправе осуждать его за что-либо. Я должен был успокоить его и поэтому заговорил с максимальным спокойствием, на которое был способен, несмотря на то, что сердце мое сжималось под тяжестью услышанного:
– Вам не следует отчаиваться, Джакоб Сэттл. Господь милосерден, и его добрая воля безгранична. Живите и работайте с надеждой, что наступит день, когда вы ощутите, что грех прошлого искупили. – Здесь я сделал паузу, поскольку увидел, как его сморил сон. Обыкновенный сон. – Что ж, спите, – сказал я. – Я буду возле вас, и дурные сны на сей раз обойдут вас стороной.
Он сделал усилие над собой, чтобы не заснуть сразу и ответил:
– Не знаю, как и благодарить вас за вашу доброту сегодня. Но, я думаю, вам будет лучше возвратиться сейчас домой. Я постараюсь уснуть спокойно. У меня такая гора с души свалилась, как только я вам все рассказал!.. Если во мне еще осталось что-нибудь от мужчины, то я должен попытаться бороться за жизнь самостоятельно.
– Я ухожу, раз вам этого хочется, – ответил я. – Но послушайтесь моего совета и выходите в люди из своей берлоги. Живите среди людей! Делите с ними все их радости и печали и это поможет вам забыть наконец вашу собственную беду. Одиночество превратит вас в меланхолика или того хуже; – в сумасшедшего.
– Я все сделаю, – сказал он, находясь уже в полузабытьи, ибо сон уже прочно овладел им.
Я повернулся, чтобы идти, и он, с трудом разлепив веки, посмотрел мне вслед. Я уже взялся было за ручку двери, но быстро вернулся к нему и протянул свою руку. Он пожал ее крепко двумя своими, присев на кровати. Я пожелал ему доброй ночи самым веселым тоном, на который был способен в тот вечер.
– Мужайтесь, мужайтесь! В мире людей у вас найдется много работы, Джакоб Сэттл! Вы еще наденете белые одежды и непременно пройдете в те ворота!
Я ушел.
Через неделю я обнаружил его дом пустующим. На мои расспросы по его месту работы мне ответили, что он «уехал куда-то на север». Никто не мог сказать точно куда именно.
С того времени прошло два года. Я гостил в Глазго у своего друга доктора Монро. Это был очень занятой человек и при всем желании он не мог уделить мне много времени для того, чтобы показать город. Поэтому я проводил дни в самостоятельных экскурсиях: в Троссакс, на озеро Екатерины, вниз по течению Клайда. В предпоследний вечер моего пребывания в городе я вернулся домой позднее обычного, но обнаружил, что мой хозяин тоже опаздывает. Служанка сказала мне, что его вызвали в госпиталь –
