справедливого негодования: нет, представьте себе, чашечка кофе почти тридцать рублей!… - он как-то посерьезнел, что с ним бывало не часто, дождался паузы в клокочущем монологе, остановил продолжение взглядом, вздохнул, чуть прищурился и, положив вилочку на салфетку, коротко объяснил, что никакой обдираловки здесь в действительности не существует, платят они в пять раз дороже вовсе не за чашечку кофе, кофе здесь не при чем, кофе - это просто условность; платят они за то, чтобы в это кафе ходили только вполне определенные люди.
- Цены в данном случае не средство наживы. Цены - это барьер, который ограждает данное место от посторонних. Нечто вроде допуска на режимное предприятие. Вот посмотри…
Какие-то парень с девушкой именно в эту минуту заглянули в кафе, остановились у стойки и недоуменно воззрились на ценники. Кажется, они не верили своим глазам. Наконец, девушка фыркнула и высоко вздернула брови. Парень тоже закрутил головой, и они, слегка ошарашенные, направились к выходу.
- Видишь. Здесь не за кофе платят, а за спокойствие и комфорт.
Умом Лариса с ним до некоторой степени соглашалась, но в душе, тем не менее, оставался неприятный осадок. Жуткие числа на ярлыках как бы обесценивали и её тоже. Работаешь, работаешь, будто проклятая, горбатишься, прихватывая зачастую праздники и выходные, выслушиваешь замечания от Ребиндер, терпишь бестолковость девчонок, которые меняются чуть ли не каждые три месяца, а в итоге имеешь зарплату, которой тут недостаточно даже на скромный ужин. Нельзя же так. Теряешь к себе последнее уважение. И все же - здесь она пыталась быть честной сама с собой - приятно было оказаться по другую сторону баррикады, чувствовать себя победителем в том сражении, которое называется жизнью, хоть на вечер, но быть защищенной от всех неприятностей. И не то чтобы очень уж ей были нужны Ривьера или Гавайи, но смертельно надоело считать расходы с точностью до копейки, это ты себе можешь позволить, а это ты себе позволить не можешь; втискиваться по утрам в автобус; стиснутая, покачиваться в метро, действительно, как в консервах. А Кухтик, извините, сколько требует денег? А через пять лет он закончит школу - что дальше? А если институты к тому времени повсюду сделают платными? Иногда ночью проснешься, голова - как кочан набитый. Деньги для того и нужны, чтобы голова не была - как кочан.
Честно говоря, не слишком хотелось об этом задумываться. Есть деньги - отлично, нет денег - не будем из-за этого портить себе настроение. Тем более, что и Георг вовсе не кичился своими явно не как у всех возможностями, никогда не подчеркивал стоимость, отмахивался, будто от мух, от разговоров о ценах, расплачивался за все как-то удивительно незаметно, и от этого, как ни странно, значимость его обыденных трат лишь возрастала. На Ларису это также производило сильное впечатление. И когда, недели, наверное, через две после начала знакомства, после трех кафе, фестиваля и поездки по петербургским каналам, после театра и филармонии, где прогремели премьеры, то есть, после того, как их отношения уже немного обрисовались, Георг весьма сдержанно пригласил её провести день на даче, Лариса согласилась мгновенно, не поколебавшись даже для вида. И когда они, спустившись с платформы, вытянутой среди красноватого сосняка, метров через пятьсот от станции вышли на склон косогора, когда распахнулось над ними небо с ватными облаками и потащился в простор над рекой жаркий ленивый ветер, она вдруг прерывисто задышала, и сердце у неё тенькнуло - нежно, словно было из хрусталя.
Она даже на секунду остановилась.
- Что? - спросил Георг, поглядывающий немного со стороны.
А Лариса запрокинула голову к небу и, как яркое солнечное вино, глотнула головокружительный воздух.
Ей было очень легко.
- Как здесь хорошо! - сказала она.
Это вырвалось у неё абсолютно искренне. Уже давно она не чувствовала себя так свободно, как в это летнее воскресенье. Соскользнула путаница забот, стягивавшая её в Петербурге, остались позади каменная жара, тупость асфальта, приправленная выхлопными газами, серая атмосфера проспектов. Лариса будто очнулась после изматывающего недомогания. Слабость ещё была, но уже проступали силы, свидетельствующие о выздоровлении. Кровь была горячее, звуки - громче и чище, лютики в траве - брызги золота, не отвести глаз. Ей было даже несколько странно, что как раз Георг, в отличие от нее, заметно волнуется.
Еще в электричке она сказала ему:
- Ты переживаешь так, словно везешь меня на смотрины.
- Это и есть смотрины, - ответил тогда Георг. - Я бы очень хотел, чтобы ты понравилась всем нашим.
- А если вдруг не понравлюсь? - игриво спросила Лариса.
- Ну, мне это было бы, скажем так, неприятно. - Он подался вперед и хотя никого рядом не было, понизил голос. - Имей в виду, нас там, скорее всего, оставят наедине. Так вот, все будет лишь так, как ты хочешь. Решать будешь только ты, понимаешь?
Вагоны с грохотом и подрагиванием взлетели на мост.
- Понимаю, - в свою очередь понизив голос, сказала Лариса.
Щеки у неё запылали, она тоже начала слегка волноваться. В самом деле, незнакомые люди, как там её примут? Но едва открылся на косогоре участок, обнесенный металлической сеткой, весь в орешнике, надежно спрятанный от посторонних глаз, и едва заскрипел под ногами гравий, дорожкой ведущий к дому, и едва высыпали им навстречу Марьяна, Мурзик и, будто не проспавшийся, холодноватый Земекис, а Марьяна, видимо, от избытка приветливости, энергично, уже издалека замахала рукой, как все волнения её улеглись, будто по волшебству, щеки погасли, сердце, прыгавшее от волнения чудесным образом успокоилось, и вдруг стало понятно, что все теперь будет отлично - здорово, здорово, - ничего другого здесь просто и быть не может!
И уже в совершенный восторг привела её сама дача. Лариса едва не захлопала, когда возникло из- за кустов причудливое уступчатое строение: деревянное, крашенное в два цвета, серый и серебристый, вознесенное круглой граненой башенкой до верхушек деревьев. Невесомость ему придавал балкон, ажурно огибающий угол, и стеклянная галерейка, пронизанная солнцем и воздухом. Светились внутри неё красные и желтые георгины. Нет, чудесно, чудесно! У Ларисы слов не было от восторга. Просторные комнаты, где сквознячок надувает тюлевые занавески, светлая мебель, яркие, на крючках, миски и кастрюли на кухне - кажется, впервые она поняла, что посуда тоже может служить украшением, - перила двухмаршевой лесенки на второй этаж, круглая комната в башенке, крохотная, но удивительно симпатичная.
Георг спросил:
- Хочешь здесь ночевать?
Лариса только кивнула.
И с балкончика - дымчатые сказочные просторы, шелковые луга, два островерхих домика на горизонте. Осветленность какая-то, пустота летнего зноя. Порхнул с крыши стриж и ушел - вниз, к реке, мгновенно растаяв.
Разве человеку может быть плохо в таком месте?
- Ну как, нравится? - удовлетворенно поинтересовался Георг.
- Здорово… Я, знаешь, даже не ожидала…
- Мы можем провести тут с тобой несколько дней. Слышишь меня? Ты можешь освободить себе несколько дней?
Он стоял вплотную у неё за спиной. Лариса обернулась и, встав на цыпочки, поцеловала горячую щеку. Георг крепко обнял её. Все происходило точно во сне.
Долетел из распахнутого окна скрип гравия.
Шаги. Быстрый шепот. Какое-то шевеление.
- Эй! Где вы там? Прервитесь хоть на минуту!… - нетерпеливо крикнули снизу…
Нет, все действительно было отлично. Весь этот звонкий, просторный солнечный день, вспархивающий будто на крыльях. Чувствовалось в нем какое-то стремительное озарение. Ничего особенного, казалось бы, при общей встрече не произошло, с ней поздоровались, Георг бодро сказал: Вот та самая «девушка из электрички», - и с унылой гримасой потер лоб ладонью. Посмеялись, заново припоминая
