рвы с водой, тени простерлись от сосен. Марьяна сходила в дом и принесла клетчатый плед. Мурзик зажег ароматическую палочку от насекомых. Рука Георга была твердая и очень горячая. Он почти весь этот вечер непоколебимо молчал. И Лариса тоже молчала, прикрыв глаза. Она ничего не чувствовала. Ей хотелось сидеть так - всю жизнь.
Выявились, конечно, и некоторые досадные неожиданности. Мурзик, например, помимо того, что мог запросто, точно глиняные, ломать камни или двумя пальцами согнуть пятак старого образца (специально носил монеты в кармане, чтобы показывать этот фокус), там же, на пляже, начал рассказывать разные забавные случаи, которые с ним приключались. Как одной женщине, директору довольно серьезной торговой фирмы, ну все взаправду: вот такие «быки», офис с решетками, бронированные двери, охранник, сигнализация, он среди ночи, когда ехали к ней в загородную резиденцию, вдруг сказал, что слышит голос своего покойного пра-пра-прадедушки, не подчиниться нельзя, таковы обычаи их народа: попросил остановить на обочине «мерседес», вышел, снял кроссовки вместе с носками, связал шнурки, перекинул, будто странник, через плечо, носки, кстати, просто засунул в карман и - ушел, как был, босиком прямо в чащу. «Быки» в машине сопровождения только рты разинули.
- А как же ты в лесу ночью? - изумленно спросила Лариса.
Мурзик заговорщически подмигнул.
- Вон тот лесок, у правого поворота, видишь? За ним как раз - шоссе и ответвление к резиденции. Надел снова кроссовки и метров четыреста пропилил бодрым шагом. Через двадцать минут - пил пиво из холодильника. Зато как она потом будет вспоминать этот случай. Дикий кавказец, па-анимаишь!… Сбежал в свои горы!…
Он уморительно захохотал и, как горилла, захлопал себя по груди, обросшей черными волосами.
Лариса также сильно смеялась.
А потом ещё одна женщина, между прочим, какое совпадение, тоже из крупной фирмы, коей Мурзик, завалившись часов в пять утра, объяснил, что буквально три минуты назад разделался со своим кровным врагом, зарэзал, па-анимаишь, теперь по всему Петербургу за мной охотятся, так вот, через неделю увидела его не где-нибудь, а на Московском проспекте, с двумя девушками, - вах! какие это девушки были, потом расскажу! - вильнула от неожиданности рулем и прежде, чем успела что-нибудь сообразить, снесла бамперы, наверное, у десятка машин, припаркованных к кромке. Знаешь, так - задами на проезжую часть. Сигнализация разоряется, охранники выскакивают с пистолетами. ПМГ милицейская как раз проезжала - дернула с перепугу назад, чтобы не угодить в разборку.
- А как же она сама, жива?
- Жива-жива, что ей с этого будет. Заплатит за ремонт тысяч пять, ерунда. Зато опять-таки, - вах! - сколько интересных воспоминаний…
А третья женщина гонялась за Мурзиком по всему Эрмитажу. Работала там, па-анимаишь, ка- артины людям показывала… А пятая проникла в мужское отделение бани - лишь бы удостовериться… А следующая… А одиннадцатая… А сто тридцать четвертая…
Рассказывал Мурзик без всякого хвастливого наигрыша, с добродушной иронией, плутовская кошачья физиономия сглаживала грубоватости. Толстые усики, будто щеточки, торчали по-боевому. Лариса, как и над земекисовскими анекдотами, до неприличия хохотала. Ведь не подумаешь, что этот увалень умеет так классно изображать людей в лицах. И лишь когда она уже чуть ли икала от смеха, тряся ладонями, чтобы Мурзик дал ей хоть минуточку отдышаться, голову, будто железным обручем, сдавила неприятная мысль, что вот пройдут два-три месяца, и про неё можно будет рассказывать то же самое. И ведь наверняка, подлец такой, будет рассказывать. Дескать, была тут одна из редакции - вах, царыцца!… Смех сразу иссяк, она отхлебнула морса из протянутого Георгом стаканчика. Почувствовала вдруг, как некрасиво и жалко торчат у неё лопатки на голой спине, выпрямилась - скользкая пластмассовая посудинка выскочила из пальцев. Точно от крови, образовалось на песке розовое пятно. И Лариса поспешно, словно опасаясь чего-то, затерла его ладонями.
Но разве можно было долго сердиться на Мурзика? Тут же - зверский оскал, воображаемый смертельный кинжал на поясе:
- Что такое, жэнщина, нэ уважаишь?!. Утопить - па дрэвнему обычаю маиго народа!…
Как пушинку, он подхватил Ларису с мятой подстилки и, не обращая внимания на протесты, повлек к стремнине. Через минуту они уже плескались на середине реки. Железный обруч, сдавливающий виски, начал рассасываться. В конце концов, ну что особенного можно о ней рассказывать? Ни охранников у неё нет, ни в мужское отделение бани она прокрадываться не станет. Не о чем им потом будет рассказывать. Ерунда, не стоит обращать внимания.
И все же некое тревожное послевкусие сохранилось. Как напоминание: здесь надо вести себя осторожно. Тем более, что и у других обнаружились тоже - мелкие с т р а н н о с т и. Земекис, скажем, при всей своей тусклой сдержанности, при своей почти фантастической страсти держать себя под контролем, при своем темпераменте, находящемся, как казалось Ларисе, на уровне замерзания (чего, собственно, ждать от человека с такими глазами), иногда точно терял представление о том, где он находится - замирал, как варан, до неприличия пристально разглядывая Ларису, и вдруг судорожно облизывался - остреньким, раздвоенным язычком песчаного цвета. У Ларисы, когда она в первый раз это заметила, озноб побежал по спине. Она чуть было не отшатнулась и не вскочила на ноги с испуганным возгласом. Хорошо ещё сдержалась тогда каким-то чудом. Правда, и Земекис, надо сказать, быстро спохватывался: выходил из комы, сглатывал, оползал, как подтаявший, и лицо, будто слабым жирком, заплывало привычным оцепенением. Он опять походил на вполне нормального человека. Не подумаешь, что зрачки секунду назад стягивались в две черные поперечины. Могло ведь и померещиться, в конце концов. А Марьяна, когда натирала её французским кремом, вдруг прижала ладони к плечам - буквально всей их поверхностью, напрягла пальцы, довольно чувственно, точно мужчина, стиснула - и застыла на долю мгновения, как будто хотела обнять. Тоже, кстати говоря, могло померещиться. Потому что едва Лариса оторвала голову от подстилки, - удивляясь, не готовая ещё как-нибудь на это отреагировать, - её встретил такой приветливый, искренний и ясно-дружеский взгляд, что она успокоилась и сразу же усомнилась в своих тревогах. Единственное, что старалась теперь держаться поближе к Георгу. А в общем-то, опять ерунда, глюки, чрезмерная мнительность. И если даже не мнительность, то, как сказано в одном старом фильме, «у каждого свои недостатки». Лариса вовсе не собиралась в них упираться.
И произвел на неё впечатление ещё один случай. Когда несколько ранее, бодрые и голодные, они возвращались из магазина - заглянули туда за хлебом и заодно прихватили пару банок маслин, которые она обожала, - когда протащились по вымороченной жарой, пустой дачной улице, пыльной и до такой степени лишенной признаков жизни, что радовали глаз даже морщинистые лопухи, когда свернули в свой переулок и почти миновали уже соседский дом под ослепительной цинковой крышей, из калитки, которая сегодня почему-то оказалась не на запоре, навстречу им выскочил жутковатый, плюшевый пес с продолговатым черепом - терьер или эрдельтерьер, в этом Лариса не разбиралась - застыл на жилистых лапах, присел в пыль задней частью, и вдруг низкий, но явно угрожающий густой рык поплыл в воздухе.
Уши у пса стали торчком, челюсть отклячилась, обнажив клыки - кривоватыми кончиками друг к другу, вспененная слюна потекла по усам, свешивающимся с боков длинной морды.
Лариса в ошеломлении остановилась. Она рада была, когда Георг, быстро шагнув вперед, заслонил её от оскаленного чудовища.
- Не бойся! Не тронет…
- Взбесился он, что ли?
- Не беспокойся!
И все же каким бы испугом её в тот момент не прошибло, она обратила внимание на странную, несколько впереди нее, фигуру Земекиса. Тот стоял, будто окаменев, чуть нагнувшись и, как черепаха, вытянув голову из воротника рубашки. Пучками струн обозначились на шее мышцы и сухожилия.
- Что это с ним?
- Минуточку, - обеспокоено сказал Георг.
И тут произошло нечто ещё более удивительное. Пес, который, казалось, готов был лопнуть от
