Питерс и Кочин неторопливо шли по главной улице научного городка. Утро было туманное, немного сырое, солнце еще не взошло, но впереди, далеко-далеко, на огромной высоте отсвечивали розовым решетчатые башни энергоприемников. Питерс шагал, заложив руки за спину, и мурлыкал себе под нос песенку про то, как «Джонни каминг даун ту Хайлоу, пуар олд мэн». Кочин с независимым видом шел рядом и старался ни о чем не думать. У одного из коттеджей Питерс вдруг перестал петь и остановился.
- Надо подождать, - сказал он.
- Зачем? - осведомился Кочин.
- Сиверсон просит меня подождать. - Питерс кивнул в сторону коттеджа. - Он уже надевает пальто.
«Раз-два-три, пионеры мы, - сказал про себя Кочин. - Два ридера - это ровно в два раза… пятью пять - одиннадцать или что-то в этом роде».
- Разве Сиверсон один? У него нет провожатого?
- Пятью пять будет двадцать пять, - ворчливо сказал Питерс. - И я не знаю, почему вы не дали Сиверсону провожатого.
В дверях коттеджа появился Сиверсон.
- Не бранитесь, молодой человек, - строго сказал он Кочину. - В ваши годы мы были вежливее…
- Ну-ну, Сиверсон, старина, - сказал Питерс. - Ты сам знаешь, что ты этого не думаешь… Спасибо, я спал хорошо. И ты знаешь, мне снились бобры. И будто прилетел с Венеры мой Гарри…
Сиверсон спустился на тротуар и взял Питерса под руку.
- Пошли, - сказал он. - Бобры… Я сам чувствую себя бобром эти последние дни. Тебе, по крайней мере, снятся сны, а вот мне… Я тебе рассказывал, что у меня родилась внучка, Питерс?… Рассказывал… Так я не могу увидеть ее даже во сне, потому что еще ни разу не видел наяву… И мне стыдно, Питерс. На старости лет заниматься такой ерундой!… Конечно, ерунда, не противоречь мне…
Кочин плелся позади пары маститых ридеров и повторял про себя: «Интеграл от нуля до бесконечности, 'е' в степени минус икс квадрат, корень из 'пи' пополам… Окружностью называется геометрическое место точек, равноудаленных…»
Старый Сиверсон бубнил:
- Я врач, в своем поселке я знаю всех до седьмого колена вверх и вниз, и меня все знают… Всю жизнь я слушаю мысли людей… Всю жизнь я приходил к кому-нибудь на помощь, потому что я слышал их мысли… Сейчас мне стыдно и душно, стыдно и душно сидеть в полном одиночестве в этих дурацких казематах и слушать - что? - шепот призраков! Шепот выдуманных духов, порожденных чьим-то бредовым воображением! Не противоречь мне, Питерс, я вдвое старше тебя!
Неписаный кодекс ридеров запрещал им разговор мыслями в присутствии неридера. Кочин был неридер, и он присутствовал. Он повторял про себя: «Математическое ожидание суммы случайных величин равно сумме их математических ожиданий… Сказать бы пару словечек этому… Значит, сумме их математических ожиданий… математических ожиданий…»
- Нас оторвали от привычной работы… - продолжал брюзжать Сиверсон. - Нас загнали в этот серый туман… Не спорь, Питерс, именно загнали! Меня загнали! Я не мог отказаться, когда меня просили, но ничто не мешает мне рассматривать эту просьбу как насилие над личностью… Не спорь, Питерс, я старше тебя! Никогда в жизни мне не приходилось жалеть, что я ридер… Ах, ты жалел? Ну, это твое дело. Разумеется, бобрам не нужен ридер… А людям, больным и страждущим людям, нужен…
- Погоди, старина, - сказал Питерс. - Как видишь, ридеры нужны и здоровым… Здоровым, но страждущим…
- Это кто здесь здоровые? - вскричал Сиверсон. - Эти физики-алхимики? А как ты думаешь, почему я до сих пор не уехал отсюда? Не могу же я, черт возьми, их огорчать! Нет, молодой человек, - он внезапно остановился и повернулся к Кочину, - таких, как я, немного! Таких старых и опытных ридеров! И можете не бормотать свою абракадабру, я прекрасно слышу, куда вы меня посылаете! Питерс, не защищай молокососа, я знаю, что говорю! Я старше вас всех, помноженных друг на друга!
«Шестьдесят два умножить на двадцать один, - упорно думал Кочин, красный и мокрый от злости. - Это будет… Это будет… Шестью два… Врешь, старикашка, не может тебе быть столько лет… И вообще… 'По небу полуночи ангел летел…' Кто сочинил? Лермонтов…»
Над городком разнесся хрипловатый голос репродуктора: «Внимание, товарищи! Передаем предупреждение местной микропогодной станции. С девяти часов тридцати минут до десяти часов пяти минут над восточной оконечностью острова Котлин будет пролит дождь средней обильности. Западная граница дождя - окраина парка».
- Ты предусмотрителен, Сиверсон, - сказал Питерс, - ты надел пальто.
- Я не предусмотрителен, - проворчал Сиверсон. - Просто я взял решение синоптиков еще в шесть утра, когда они его обсуждали…
«Вот это да!» - с восхищением подумал Кочин.
- Ты очень сильный ридер, - с большим уважением сказал Питерс.
- Чепуха! - резко ответил Сиверсон. - Двадцать три километра. Ты бы тоже взял эту мысль, но ты спал. А меня мучает бессонница на этом туманном острове.
Когда они вышли на окраину городка, их нагнал третий ридер. Это был молодой ридер, очень представительный на вид, с холеной уверенной физиономией. Он живописно драпировался в модную золотистую тогу. Сопровождал его Петя Быстров.
Пока ридеры обменивались безмолвными приветствиями, Петя Быстров, воровато на них поглядев, провел ладонью по горлу и одними губами сказал:
- Ох и плохо же мне!
Кочин развел руками.
Сначала ридеры шли молча.
Кочин и Быстров, понурившись, следовали за ними в нескольких шагах. Вдруг Сиверсон заорал надтреснутым фальцетом:
- Извольте говорить вслух, Мак-Конти! Извольте говорить словами в присутствии молодых людей - неридеров!
- Сиверсон, старина! - сказал Питерс, укоризненно глядя на него.
Мак-Конти шикарным жестом махнул полой тоги и надменно сказал:
- Что ж, могу повторить и словами! Мне нечего скрывать. Я ничего не могу взять в этих дурацких камерах. Там нечего брать. Уверяю вас, там совершенно нечего брать.
- Это вас не касается, молодой человек! - заклекотал Сиверсон. - Я старше вас и тем не менее сижу здесь и не жалуюсь и буду сидеть до тех пор, пока это нужно ученым! И раз ученые просят нас сидеть здесь, значит, у них есть для этого основания! («Сиверсон, старина!» - сказал Питерс.) Да-да, это, конечно, скучнее, нежели торчать на перекрестках, закутавшись в безобразную золотую хламиду, и подслушивать чужие мысли! А потом изумлять девиц! Не спорьте со мной, Мак-Конти, вы делаете это!
Мак-Конти увял, и некоторое время все шли молча. Затем Питерс сказал:
- К сожалению, Мак-Конти прав. То есть не в том, что он подслушивает чужие мысли, конечно… Я тоже ничего не могу взять в камере. И ты тоже, Сиверсон, старина. Боюсь, что эксперимент провалился.
Сиверсон что-то неразборчиво проворчал.
…Тяжелая плита титанистой стали, покрытая с двух сторон блестящим слоем мезовещества, медленно опустилась, и Питерс остался один. Он сел в кресло перед пустым столиком и приготовился скучать десять часов подряд. По условиям эксперимента не рекомендовалось ни читать, ни писать. Нужно было сидеть и «слушать» тишину. Тишина была полная. Мезозащита не пропускала извне ни одной мысли, и здесь, в этой камере, Питерс впервые в жизни испытал удивительно неприятное ощущение глухоты. Наверное, конструкторы камер и не подозревали, как благоприятна для эксперимента эта тишина. «Оглохший» ридер вольно или невольно напряженно вслушивался, стараясь уловить хотя бы тень сигнала.
