— Убирайся! — сказал он, оскалив зубы. — Ты здесь ничего не получишь!
Ход был выбран неверный. Волк встретил его оскал собственным, издав странный звук, более похожий на ворчание кошки, чем на лай собаки, и бросился вперед. Он сделал один огромный скачок, взлетев вверх с потрясающей скоростью, целясь в горло. Дэвид не мог сделать ничего, кроме того, что поднял и скрестил руки, защищая лицо и шею.
«Помогите! — закричал он мысленно, забыв, что всегда был слишком дерзок и горд, чтобы просить о чем-то падших ангелов. — Бога ради, спасите!»
Он почувствовал, что клыки волка, как кинжалы, вонзаются в его предплечье, прорывая плоть и скребя по кости. Боль наполнила его тело, он споткнулся и упал, опрокинувшись от рывка зверя. Дэвид тяжело упал на спину и не мог использовать руки для смягчения падения, так как думал только о том, чтобы держать их перед собой, сколько возможно удерживая животное.
Он услышал крик, но кричал не он. Это была Корделия, она осталась снаружи, когда закрыла дверь за детьми.
Дэвид почувствовал, как когтистая волчья лапа скребет его живот, в то время как животное пытается забраться на него, тычась ему в лицо своей мордой. Его правая рука теперь была свободна, волк попытался укусить его за левую, но промахнулся. Дэвид почувствовал клыки и понял, что с руки содрана полоска кожи. Дэвид чувствовал, что его единственный шанс выжить — это дотянуться, схватить зверя за горло и удерживать эти ужасные челюсти последними крупицами своей силы, но его правая рука была бессильна. Она потеряла всякую способность двигаться, хотя продолжала распространять волны боли.
Он потянулся левой рукой, но зверь оттолкнул её, и Дэвид увидел, как засверкали большие желтые глаза, когда волк поднырнул под его руку, готовясь разорвать его на части.
Затем, буквально за несколько секунд до конца, голова зверя взорвалась облаком крови и разлетающихся ошметков плоти.
Дэвид зажмурил глаза под градом крови и плоти, залившим его горячей, тошнотворной жидкостью. Этот ужас был почти невыносим, хотя он знал, что спасен от неминуемой смерти. Он перевернулся на бок, и его чуть не стошнило, одновременно левой рукой он судорожно стирал с глаз покрывавшую их мерзость.
Перекатившись на правый бок, он снова почувствовал ужасную боль, но как-то преодолел её, поднялся на ноги и посмотрел на содрогающееся, обезглавленное тело волка.
Он ждал, что оно примет человеческую форму, как, согласно легенде, должно происходить с оборотнями — но этого не случилось. Оно лежало так, словно было телом настоящего волка. От головы твари ничего, совсем ничего не осталось. Она была поражена магическим ударом молнии и превратилась в ничто.
Пока Корделия бежала к нему, Дэвид уже понял, глядя на мертвое животное, что не обязан благодарить своего спасителя. Твари было позволено ранить его. Его послали к нему, это был символический жест. Его защитник, как всегда, играл с ним, с того самого первого раза, когда он представил его в образе и с повадками кошки. Он горько пожалел о том, что позвал на помощь, и подумал, что лучше было бы сохранить присутствие духа и справляться самому.
— О, боже! — воскликнула Корделия, увидев, что случилось с ним и со зверем, но она тоже знала, что ошибается. Она также понимала, что это дело рук кого-то из мелких божеств, чье затруднительное положение они живописали несколько минут назад. Вопрос состоял только в том, убил ли волка тот же, кто его послал, или это было результатом сражения Демиургов.
В любом случае, вызов получен; Дэвид не сомневался, что теперь стал частью начавшейся игры. Глядя на глубокую рану, на белевшую сквозь разодранное мясо кость и ощущая жестокую боль, которую не мог заглушить даже опиум, он не мог не задуматься о том, какую отраву эти беспощадные клыки внесли в его кипящую душу.
5
Опий подействовал на него ещё раньше, чем слуги внесли его в дом; и пока они пытались снять с него одежду, его сознание так безумно кружило, что он вдруг обнаружил, что борется с ними. Мир уже растворялся, когда они принесли настойку, чтобы его успокоить, и прошло несколько кратких мгновений, когда ему казалось, что его тело охватило жаркое пламя, прежде чем…
Он увидел лицо кошки: лицо Баст. Оно заполнило его поле зрения, и казалось, нет дистанции между взглядом её зеленых глаз и его собственным внутренним взглядом. Он не оказался внутри пирамиды, куда она обычно призывала его, он не был вообще нигде. Тут было только лицо кошки, которое заполняло все пространство, лицо ангела, желавшего быть богиней.
Она заговорила с ним:
— У меня есть к тебе просьба, возлюбленный мой. Ты должен послужить мне, и послужить добровольно. Верь в мою любовь и покровительство, но будь настороже, умоляю тебя. Все преобразовалось, все изменилось, все в опасности. Ты должен сослужить мне хорошую службу, мой возлюбленный, иначе все погибнет. Служи мне верно.
Лицо растворилось в темноте, и пока оно исчезало, Дэвид думал, не было ли все это беспомощным фантомом его собственного воображения. Раньше ангел никогда не появлялся и не заговаривал с ним таким образом, и подтекст этого явления было очень сложно уловить, да и времени не было.
Он почувствовал, как когти Ангела Боли сгребли его душу, хотя он не мог увидеть её лица. Он вообще ничего не мог видеть, пока его внутреннее зрение не открылось и не показало ему мир людей. Он видел, как это иногда случалось раньше, чьими-то чужими глазами. Он разделил с кем-то зрение, слух и самую душу. Его нравственность восставала против такого вмешательства, но у него не было выбора, он был принужден разделить тайны вместившей его души, нравилось ему это или нет.
— Позвольте, я сяду, — любезно сказал человек в сером. Помещение было сумрачным, но с одной стороны находилась сцена, освещенная светом рампы, заметная краем глаза человека, чье зрение разделял Дэвид.
Дэвид почувствовал, как его хозяйка, а это была она, кивает — хотя не знал даже ее имени; затем она глядит на пришедшего, озадаченная тем, что он подсел за её столик, хотя один или два, стоящих ближе к сцене, пустуют. Она никогда раньше не видела этого человека, но это было неудивительно — её дом теперь знаменит, и его постоянные патроны с гордостью приводили гостей взглянуть на её драматические представления.
Дэвид не сомневался в значении слова «дом». Он знал, что находится в борделе. В борделе с театром.
Каким-то образом, из слухов, гулявших в клубах и курительных комнатах, Дэвид догадался, где он, ещё до того, как разделил сознание и узнал имя женщины в её мыслях. Это был дом Мерси Муррелл, и он смотрел глазами Мерси Муррелл.
Как и женщина, Дэвид понятия не имел, кем был человек в сером; в отличие от неё, его беспокоило незнание, так как в этом человеке было что-то странное. Миссис Муррелл кивнула, и человек сел. Он был высок, и серые оттенки его костюма странным образом вызывали мысли о мягких тенях. Его лицо, словно для контраста, было очень жестким, оно было бледным и угловатым, черты заострены так, словно он испытывал боль.
Мерси Муррелл не обладала интуицией Дэвида — она решила, что человек страдал от обычной неловкости. Она знала, как долго приходится новичкам привыкать, приучаться к её маленькому миру. Это законник, решила она — опытный адвокат; возможно, даже окружной судья.
Дэвид был не согласен с этой догадкой, но не мог вполне понять, почему.
Миссис Муррелл не имела ничего против визита адвоката или судьи, её заведение было на хорошем счету у слуг закона. Она смотрела, как он усаживается и поворачивается, чтобы взглянуть на маленькую сцену. Его взгляд был любопытным, но не жадным, он скрывал какое-то четкое намерение. Миссис Муррелл позволила себе скромную ироническую улыбку. Как только мужчины не стараются скрыть свою похоть, даже в борделе!
