Его охватило безжалостное пламя, и он умер бы, если бы его не спас ангел, чьим преданным слугой он был и которому он все ещё был нужен. Ангел, бережно расходуя собственную магическую силу, искусно использовал пламя, чтобы закалить человека, превратив его в свой прекрасный инструмент.
Вначале человек не понимал, что с ним сделали, и ненавидел воображаемую несправедливость своей судьбы: но со временем он смирился со своим положением. Он понял: то, что он принимал за Ад, было скорее Чистилищем, и он — всегда считавший себя проклятым — имеет законное право вступить на тропу спасения.
До тех пор, как он прошел сквозь пламя и был очищен от всех чувств, он не знал, что значит чувствовать на самом деле.
До тех пор, как он прошел сквозь пламя и был ослеплен его светом, он не знал, что значит видеть на самом деле.
До тех пор, как он прошел сквозь пламя и был уничтожен его жаром, он не знал, что значит быть на самом деле.
Долгое время спустя после пожара Джейкоб Харкендер не чувствовал боли. Нервные окончания под поверхностью его кожи были выжжены, так что его нервы не воспринимали внешних стимулов.
В этот период он удалился от мира больше, чем в любом сне и трансе, которые ему случалось пережить, когда он с трудом уходил от диктатуры реальности. Тогда он понял неопровержимую истину слов Беркли: материя есть отвлеченная идея; если идеи нет, то нет и материи.
На свой извращенный лад этому человеку посчастливилось ускользнуть на время от мира, и он вкусил свободу. Ненадолго он стал подобен Богу — один в самом себе, вне Творения.
Но так же, как Бог, в которого с идиотским упорством верил его отец, Харкендер со временем обнаружил, что не может больше переносить пустоту уединения. И так же, как в свое время пришлось Богу, он выкрикнул в конце концов: «Да будет свет!»
И был свет, когда он потребовал этого: свет и жизнь, и все бесформенные образы зарождающегося мира. И в величественном взрыве света, который был просто следствием возвращения чувствительности его телу и мозгу, он узрел Бесконечность.
Сожженные нервные окончания в конце концов начали отрастать снова во внутренних слоях плоти Харкендера. Рецепторы восстанавливались на своих местах, открываясь обновленным чувствам, и обнаженные отверстия заполнились переполняющим водопадом всевозможного чувственного опыта. И был свет, и был звук, и было тепло, и было давление; было смущающее сочетание кислоты- сладости-горечи на языке, ноздри ощущали сладковатый сплав запахов разложения и гниения.
И сверх всего этого была боль.
Свет, сиявший в сознании человека, происходил не извне. Его глаза, выжженные огнем и вытекшие от жара, никогда больше не увидят, если только какое-то милосердное волшебство не развернет вспять поток времени. Но внутренний взор его души, который он так долго и старательно развивал, чтобы рассмотреть миры за пределом мира и уловить оттенки ощущений, которые не воспринимало обычное человечье стадо, теперь получил невообразимый ранее кругозор.
