английском. Ты проследил, что он сказал об изменившемся гене контроля?
— Не совсем, — ответил Майкл. — Но это ведь неважно? Понимание терминов не дает объяснения — слова сами по себе не обладают волшебной силой. Факт это то, что я умираю, и до своей смерти буду болеть и переносить боль. Пониманием я не изменю этого.
— Я не знаю, может быть, и сможешь. Понимание — это вид силы, источник смелости. Если ты спасешься, в этом поможет лучшее понимание. Мы с каждым годом узнаем больше. Мы начинаем понимать, как действуют блуждающие цитогены, если мы это поймем, то сможем разработать новые биотехнологии. Понимание МОЖЕТ менять, Майкл, или открывать путь к изменениям. Возможно, это произойдет нескоро, но ты еще молод и у тебя будет лучший медицинский уход. Мы еще можем сделать тебя бессмертным, и боль не будет напрасной.
— Тебе легко не думать о боли, — сказал Майкл. — Я же ощущаю ее постоянно.
— Это несправедливо, Майкл.
Майкл отхлебнул вина, вдруг готовый расплакаться и сердясь на себя за это.
— О нет, — заявил он с горечью. — Ты, конечно, пони маешь. Ты помнишь, что значит быть молодым. Тебе еще нет трехсот лет, холодных, как камень. Кто не чувствует боли, тот не чувствует сожаления — не так ли говорят? Ты еще не такой? НЕТ ЕЩЕ. Пока что ты можешь представить, что я чувствую.
Томас отпил из стакана.
— Это не так, Майкл. Бессмертные не становятся бесчувственными, если не воспитывают в себе грубость. Эта пословица — еще одна бабушкина сказка, как и остальное. Но дело ведь не в этом? Я знаю, что тебя ранили, и не раз, но важно то, что тебя не покидает надежда. Сдаться — это доказать, что все страхи сбудутся. Я не говорю, что случившееся с тобой — не ужасно, потому что так оно и есть. Это еще хуже, так как в нашем мире каждый хочет стать бессмертным. Ты должен вспомнить, что во многих частях света один из двоих умирает до бессмертия и двое из трех бессмертных умирают в результате насилия, не достигая семидесяти лет, обещанных Библией даже обычным людям. Будь доволен, что живешь сегодня, а не двести лет назад, когда нужно было пережить две мировые войны и не было ни малейшей надежды на твое излечение. Я знаю, как тяжело, Майкл, но…
— Ты НЕ ЗНАЕШЬ! — Майкл пытался сдержать слезы.
Томас Саузерн покачал головой испуганно, но не сердито.
— Я был в Африке, Майкл. Я был в пустыне и тропических джунглях. Ты думаешь, я не насмотрелся страданий? Ты думаешь, я не видел людей несчастнее тебя?
— Нет, — мягко ответил Майкл. — Я думаю, ты видел. Но африканцы сами устроили неразбериху. Они обладали бессмертием задолго до остального мира, и что они с ним сделали? Им некого винить в своих бедах, кроме себя самих и глупых предрассудков, от которых они не смогли отделаться. Они могли создать целое общество бессмертных еще до строительства Рима, если бы умнее использовали свой дар, но вместо этого они создали Огбоне и расу кастрированных старцев. Но чем я заслужил потерю шанса жить вечно?
— Ты не должен презирать африканцев, — сказал Томас, — даже Огбоне. Мы обязаны бессмертием тому, что ты называешь глупыми предрассудками. Если бы прибывшее на землю внутри метеора Адамавары органическое веществе упало среди других людей, что бы принесло оно, кроме ряда эпидемий? Не только серебряная болезнь — само семя бессмертия убивало бы лишь потому, что люди никогда бы не узнали, что еще нужно для того, чтобы жить. Некоторые африканцы приносили жертвы своим богам и некоторые из их святых пили человеческую кровь, потому они и нашли тайну вечной жизни. Без этого дар был бы бесполезным и мог бы уничтожить человечество вместо обеспечения жизни, чем мы пользуемся.
— Обеспечения жизни? Он обеспечил жизнь? Этому мы научились из истории? Я слышал, что вечная жизнь задумана для того, чтобы надежнее убивать друг друга. Говорили, что мы обходились бы дубинками и копьями, если бы не бессмертие, и не придумали бы методы убийства, испельзовапчые в двух мировых войнах, как и ядерное оружие, перед которым взе будут равны в третьей мировой войне.
— Если это так, — мягко заметил Томас, — тогда ты не очень много потерял.
— Может быть, я и должен внушать себе это. В тени водородной бомбы все смертны, и ничья боль не значит много.
— Если хочешь, ты, конечно, можешь делать это, сказал отец. — Но не думаю, что это верно. Это ведь не спасает от отчаяния? Это просто попытка увидеть отражение своей неудачи в состоянии мира. Столкнувшись с возможностью собственной смерти, ты не должен утешаться картиной катастрофы. Если хочешь извлечь уроки из прошлого, можешь увидеть, что никто не знает будущего, но это не лишает надежды.
Майкл осушил стакан и жестом попросил еще, хотя Томас не допил свей. Отец наполнил стакан сына.
— Я думаю, что тн прав, — согласился Майкл. — Но не могу избавиться с г ощущения определенной иронии в этом всемирном кризисе. Благодаря раскопкам в Адамаваре ты открыл, что бессмертие — это внеземной дар, какое-то чудо для тех, кто в своем развитии еще не дорос до такой привилегии. Но как мы всегда использовали этот дар? Как мы использовали все другие привилегии — наши умные головы, острые глаза и умелые руки? Мы же использовали их умело и умно, чтобы дойти до грани самоуничтожения. Если у дара есть творец, как же он должен оплакивать его участь!
— Мы еще не уничтожили себл, — спокойно сказал Томас Саузерк. — И мы достигли мясгого нашими умными головами, острыми глазами и умелыми руками.
— Конечно, — протянул Майкл, — некоторые говорят, что этот дар БЫЛ НИСПОСЛАН нам, если не Богом или африканским идолом, то союзниками, с целью прибавить нам немного от Бога. Ты слышал такие рассуждения?
— Да, — согласился отец. — В таком виде они глуповаты. Но дар был, даже без творцд. Если не было Бога, было чудо. Некоторые из моих коллег все еще не верят во внеземное происхождение ДНК лз Адамавары — хотят доказать, что в гипотезе о развитии ДНК больше, чем на одной планете слишком много совпадений, а ее космическое происхождение слишком фантастично. Они предполагают, что метеор вызвал серию мутаций из-за радиации или химического загрязнения, и меньше верят в спонтанное размножение или усложнение игрек-хромосомы, произведшее хромосомные кислоты Адамавары, чем в чужеродность ДНК, способной тем не менее на плодотворное слияние с человеческой ДНК.
— Иногда мне кажется, — сказал Майкл, — что все эти объяснения притянуты за уши. И те, что мечтают дать нам ключ к бессмертию, и те, что стараются объяснить, как люди стали людьми, и те, которые рассказывают о появлении жизни из изначального хаоса. Я скорее поверю в обезьяну с пишущей машинкой, производящую творения Шекспира, чем в единственный мир, который произвел сложнейшую биохимию за несколько миллиардов лет.
— Тут ты не одинок. Старик Дарвин сказал мне, что в этом — Божий замысел и рука Божья; и даже Чарльз, изгонявший божественное начало из-природы вещей, усматривает слияние чужой ДНК с игрек- хромосомой настолько значительным, что это представляется ему чудом. Он обменялся письмами со Сванте Аргениусом, и они сейчас серьезно обсуждают с астрономами и космоведами возможное внеземное происхождение жизни на Земле.
— Но я тоже не могу поверить в чужеродных родителей, — задумчиво добавил Майкл. — Обезьяна с Шекспиром — подающий надежды парень по сравнению с далеким филантропом, подарившим нам бессмертие, спрятав его в межзвездную ракету. Он близок и удобен — он раньше мог прислать нам гены, произведшие наши умные мозги, гены, давшие нам умелые руки. Они тоже родились, по словам палеонтологов, в Африке, поэтому Африка должна быть целью, в которую попадают далекие снайперы.
— Будь все это так, — заметил Томас, — мы могли бы справедливо сказать, чем на самом деле является человек. Сгустком генетических нитей и клочков! Мы могли бы думать о наших творцах, как о плохих и беспечных родителях, отцах, давших свое семя в несчастливые чресла в ночь без любви и затем исчезнувших, оставив свои чада для жизни в борьбе и розни, без заботы и доброго совета, кроме данных матушкой-природой.
Майкл не смеялся, но его слезы высохли.
