Наталья Резанова
Тигры Вероны
Александру Певзину – с благодарностью за беседы о кондотьерах.
I’m not Romeo,
I’m not Romeo.
May be, you are Juliet,
But I’m not Romeo!
– Так почему они ушли? Из-за чумы?
– А Бог их знает… Может, и чума тому виной. Только я слышал – из-за призраков. В Гаэте болтают – как пришла чума, тьма народу померла без отпущения. Души-то неприкаянные со всей Гаэты здесь собрались, да и выжили живых из города.
Говорили вполголоса, оглядываясь по сторонам. Неизвестно, чего опасались больше – чумы или призраков. Черная Смерть во всей мощи своей давно стала преданием, но страх перед ней был еще жив. Тем более, что вспышки чумы в разных городах случались не так уж редко, подогревая этот ужас. Бывало, что местные власти по малейшему подозрению вгоняли в карантин постоялые дворы и жилые дома, напрочь забивая досками двери и окна. Что до призраков – нет людей суевернее моряков и солдат.
Неизвестно, обитали ли призраки в этом городе. Зато людей здесь определенно не было. Едва отряд вступил в Нинфу, капитан приказал обыскать город на предмет засады. Ни одной живой души не было найдено, а души мертвые не давали о себе знать. Тогда капитан разрешил встать лагерем до того, как вернутся разведчики. Жечь костры, однако, не позволил – из опасения, что огни заметят сверху, из города или цитадели. Возможно, это была излишняя предосторожность. Древняя Нинфа, бывшая когда-то римским Нимфеем, по причинам, неясным никому, покинутая жителями, успела зарасти кустарником и дикой травой, и со всех сторон на нее надвигался лес. Лозы оплетали стены домов и церквей, обрушенные крыши заменяла иная – зеленая – кровля. И, хотя со сторожевой башни Кастелло ди Сермонета открывался вид вплоть до Тирренского моря, вряд ли оттуда можно было разглядеть, что творится у подножия горы. Под двойным покровом – ночной тьмы и леса.
Но предосторожности лишними не бывают. Кондотьер сражается не для того, чтоб выказывать, сколь он доблестен, а ради выгоды.
Только ради выгоды.
Хотя не всегда выгода измеряется деньгами.
В сплетении ветвей над рекой проплыл серп месяца, рисуя на заросшей мостовой причудливые тени. Потом среди этих теней обрисовались две человеческие: повыше и пониже.
Человек, сидевший у реки и следивший за игрой теней, поднялся им навстречу.
– Ну?
– Капитан! Капитан Монтекки! – оба разведчика – мантуанец Угуччоне и калабриец Якопо, были веселы и довольны, насколько это позволяла субординация. – Все, как вы и говорили. Они ничего не знают. Конечно, ворота заперты, но на городской стене охраны почитай что и нет! – сообщали они наперебой.
– А в замке?
– В замке… там наверняка есть. Так ведь она в городе, не в замке.
– В этом все и дело, – сквозь зубы произнес капитан. – Если она со своими отродьями убралась в замок, вся затея теряет смысл.
«Затея» была построена на сведениях, полученных от купцов – что в мирное время графиня с детьми предпочитает жить в удобном городском дворце, а не в Кастелло ди Сермонета, который ни что иное, как воинская крепость. Именно поэтому отряд Монтекки обошел Латину, а не стал ее захватывать. И кто будет ждать кондотьеров Светлейшей Республики в Лацио?
– Они наверняка решили, что мы двинулись в Ломбардию, – сказал Угуччоне, словно отвечая мыслям командира.
Ломбардия, собственно, и была целью экспедиции. Но капитан не мог отказать себе в удовольствии поставить точку в давней истории вражды.
– Гоффредо! – окликнул он еще одного наемника, примостившегося неподалеку. Когда тот выпрямился во весь рост, оказалось, что сложением он превосходит и капитана, и долговязого Угуччоне.
– Готово?
Вопрошаемый молча продемонстрировал то, над чем трудился с того часа, как отряд вошел в Нинфу. Тогда капитан приказал нарезать веток, и нарубить молодых деревьев, а Гоффредо, вооружившись веревками и лозами, принялся сооружать лестницы. Никто в отряде не умел этого лучше него.
Настоящее имя Гоффредо было Готфрид, а его родовое прозвание никто в отряде не мог бы произнести. Но смеяться над ним, равно как и над выговором Гоффредо, мало кто осмеливался – немец в совершенстве владел двуручным мечом-бастардом, и, как уверял Якопо, мог разрубить всадника аж до самого седла. В отряде Готфрида ценили также и за то, что он был мастером на все руки – что походный котел залудить, что тележную чеку поправить, что лестницу связать.
Капитан, оглядев его творение, одобрительно кивнул.
– Неплохо. Вряд ли она такого ждет. – Ведь она из Капелли, подумал он, а они все по одной мерке кроены. Все бешеные, все вспыльчивы, как черти, и оттого думать совсем не умеют. Вслух же он сказал: – Что ж, может статься, нынче ночью Веронская Тигрица попадет в клетку.
Прозвище это графиня ди Сермонета получила довольно давно. Началось все после известных событий, когда герцог Антонио, потерявший в той распре двух близких родственников, поклялся, что более не допустит подобного кровопролития и наведет в городе порядок, а для того призвал к себе на службу кондотьера Никколо дельи Банди Бьянки, человека безродного, но известного своей храбростью, и, что немаловажно, добросовестностью по отношению к нанимателям. А чтоб крепче привязать его к своему дому, дал ему в жены девицу доброй крови с приданым в виде графского титула и города Сермонеты. Город был захвачен некогда прославленным предком Антонио – Великим Псом, самому же герцогу управлять им было скорее в тягость, ибо Сермонета находилась слишком далеко от Вероны. Мнения невесты, как водится, никто не спрашивал. Возможно, она возражала, ибо жених был немолод и собою нехорош. Но ей пришлось подчиниться. Она вышла за дельи Банди Бьянки ( теперь именовавшегося графом ди Сермонета) и в последующие два года родила ему сына и дочь. Кто знает, может, она и дальше бы продолжала покорно исполнять супружеский долг, но последующие события все изменили, и не только в ее жизни. Покой, которого так жаждал Антонио делла Скала, вновь был нарушен, и вовсе не враждующими семействами, но герцогом Миланским, давно положившим глаз на владения родича. На сей раз кровопролитие многократно превысило предшествующее. Самому Антонио, правда, удалось бежать – именно благодаря тому, что Никколо дельи Банди Бьянки сохранил ему верность. Он прикрывал отход делла Скала, был зарублен, а тело его сброшено с городской стены.
Тогда графиня Сермонета и показала свой подлинный нрав. Не пролив ни единой слезы, она облачилась в доспехи, собрала разбежавшихся было подчиненных мужа, и во главе отряда, в центре которого пометила верную кормилицу с младенцами на руках, с боем вырвалась из Вероны. Из тех, кто были тому свидетелями, одни называли ее «второй Афиной», другие – «разъяренной фурией», и, в конце концов сошлись на «тигрице». Капитан Монтекки ничего этого не видел и в событиях не участвовал – за два года до переворота он покинул Верону, и стал служить Мантуе под началом Браччо ди Убальдино ( контракт с Венецией он заключил позже, когда возглавил собственный отряд ).
Герцог Миланский не двинул войска на Сермонету. Вряд ли он вспомнил о родстве (Антонио оно не помогло, скорее, наоборот). Вероятно, осторожный миланец, привыкший действовать наверняка, трезво оценил трудности осады в горах. Но в покое вдову не оставили. Соседи – владетели Фонди, Роккакорги, Бассиано и Минтурно, знать не знавшие о веронской резне, решили, что вдова с малыми детьми, лишенная заступника, станет легкой добычей, и устремились на Сермонету, словно стервятники на падаль. Напрасно. Попытки взять город с боя захлебнулись. Улицы Сермонеты, как у большинства горных городов, были не только узкие, но и крутые, для успешной обороны достаточно было перетянуть их цепями.
Осаждать Сермонету тоже пытались и с тем же успехом. Над городом господствовал замок, а покойный Никколо, хоть и проводил большую часть времени в Вероне, успел его основательно укрепить. И графиня, засевшая в Кастелло ди Сермонета, успешно отражала все нападения. По прошествии пары лет соседи пришли к несколько запоздалому выводу, что заполучить и город, и замок можно гораздо более простым и приятным способом, и стали наперебой свататься к вдове. Она также понимала, что вдовство подзатянулось, и выбрала себе мужа. Ко всеобщему удивлению и даже возмущению, это был не кто-либо из здешних владетельных синьоров, а бывший лейтенант Никколо дельи Банди Бьянки, один из тех, вместе с кем графиня прорывалась из Вероны. Звали его Джанни Ногарола.
Если подумать, это был не такой уж странный выбор. Ей нужен был человек, который станет защищать ее владения, а не присоединять их к своим. Так или иначе, ее брак с Ногаролой продержался дольше, чем с Никколо дельи Банди Бьянки, и был отмечен рождением дочери. Но второе замужество закончилось так же, как и первое. Один из отвергнутых претендентов на руку графини, синьор Минтурно, не простил удачливого соперника, и выжидал четыре года, прежде, чем нанести удар. Ногарола был убит в аббатстве Фоссанова, которому графиня покровительствовала, и куда Джанни порой наведывался. Дабы избежать подозрения в сообщничестве, аббат незамедлительно направил гонца в Сермонету, а письме, помимо прочего, перечислил имена убийц. Графиня лично возглавила карательную экспедицию в Минтурно. Ее врага никто не поддержал. Убийство в святой обители – это было чересчур даже по теперешним жестоким временам. Поэтому все, замешанные в убийстве не ушли от расправы.
Все это произошло ровным счетом семь месяцев назад, и с тех пор Сермонета жила в мире и благоденствии. Все решили, что нападать на графиню – себе дороже. В женской шкуре – и впрямь сердце тигра, город укреплен, а замок неприступен.
Но был один человек, который с этим не согласился.
Для своего плана капитан Монтекки выбрал два десятка человек, остальные должны были дожидаться сигнала.
К воротам Сермонеты вела единственная дорога. Склон горы с противоположной стороны, вплоть до городских стен, был настолько крут, что там не было даже козьих троп. Поэтому оттуда никто не ждал нападения. Этим Монтекки и собирался воспользоваться.
Первым он отправил Якопо – у себя на родине калабриец навострился лазать по скалам. Тот должен был сбросить веревку остальным. Лезть по такому склону ночью – удовольствие маленькое, и на это задание Монтекки взял только добровольцев. К общему удивлению, среди них оказался и Гоффредо.
– Тебя же никакая веревка не выдержит, туша тевтонская! – возмутился Угуччоне.
– Тот-то палачу заботы будет, – пробормотал Якопо.
– Фыдержит меня – фыдержит фсех, – невозмутимо отозвался немец.
– Лестницы потащишь, – приказал капитан. Разумеется, он собирался лично участвовать в вылазке.
